Первое утро прошло хорошо. Лошади были свежими, а дорога не слишком трудная. Они устроили короткий привал около замка Бельвур, принадлежавшего госпитальерам, хотя де Муслен не стремился под его сень, опасаясь излишне горячего гостеприимства храмовников. Он не хотел терять наверстанного времени. Тем не менее они отдохнули в тени гостиницы, неподалеку от источника с чистой, освежающей водой, пережидая полуденный зной. Здесь они чувствовали себя в полной безопасности, уверенные, что им не угрожает внезапное нападение.
После полудня солнце стало припекать еще сильнее, чем в первой половине дня, и местность стала более опасной. Временами Иден ощущала головокружение — прежде ей не случалось выезжать в пустыню под палящим солнцем. Тогда ей было приятно находить рядом с собой де Муслена, чья твердая рука подхватывала узду ее коня, когда тот спотыкался на узкой каменистой тропе, извивавшейся по горным склонам. Седой, сильно загорелый рыцарь был немногословен, придерживаясь мнения, что открывать рот следует не для пустых разговоров, а лишь для приказов или вопросов... причем последние должны иметь чисто практический смысл. И хотя Иден чувствовала, что, если бы ему позволили, капитан не стал бы скрывать своего неодобрения нынешним поручением, она тем не менее быстро прониклась доверием к седовласому рыцарю, в чьих надежных руках находилась ее безопасность.
Их путь пролегал через плодородную равнину реки с ласкавшим слух названием — Лайтани. Они ехали плотной группой по рыхлому песчаному берегу, окруженному поросшими лесом и кустарником горами, ибо, как ни привлекательны были окрестности и как ни соблазнительна быстро текущая чистая вода, им совсем не хотелось быть замеченными каким-нибудь сарацинским патрулем, скрытно рыщущим в здешних местах. Де Муслен решил остановиться на ночлег на вершине однообразно тянувшихся Ливанских гор, подъем на которые оказался весьма изнурительным. Иден опасалась, что ее чистокровный, изящный Балан может слишком быстро выбиться из сил, однако, к ее гордости и удовольствию, тот не обнаруживал усталости. Он неотступно следовал за могучими, мускулистыми скакунами рыцарей, уверенно находя дорогу среди камней и корневищ, словно был рожден в этих горах.
Все же его хозяйка не скрывала своей радости, когда ей наконец позволено было спешиться. Одно дело — поездка верхом в Кентербери в былые дни, и совсем другое — подъем по извилистым козьим тропам, где то и дело приходилось скользить и спотыкаться, а иногда и падать, роняя собственное достоинство. Все тело было разбито, каждый мускул ныл. Она была крайне признательна предусмотрительному рыцарю, который подхватил ее, не дав упасть, когда она соскользнула с седла. Еще один толчок, и она наверняка свалилась бы наземь.
Устройство лагеря оказалось куда более веселым занятием. Даже неразговорчивый капитан расслабился и заулыбался, когда они разложили костер и расселись вокруг, поджаривая молодую косулю, которую удалось подстрелить во время подъема. Мясо оказалось великолепным, нежным и сладким, по вкусу что-то среднее между свининой и курятиной. Дичь запивали водой из чистого горного ручья с небольшим количеством дорогого вина. А затем наблюдали, как садится солнце, в очередной раз поражая буйным великолепием красок. Место, где они расположились, было, по мнению Иден, надежно укрыто от глаз неверных, но де Муслен тщательно избегал лишнего шума, так что разговоров почти не велось. С рассветом они должны были продолжить путь. Теперь же им требовался отдых, дабы потом двинуться дальше через горы. Вскоре каждый затих под своим одеялом, кроме четверых, которые несли первое дежурство.
Иден, в окружении мощных фигур четырех рыцарей, расположившихся вокруг нее на расстоянии примерно в три ярда, завернулась в плащ и укрылась одеялом, надеясь, что пронизывающий ночной холод не помешает ее сну. Глядя на красиво умиравшее между возвышавшихся вокруг скал кроваво-красное солнце, она не могла не вспомнить такой же закат. Неужели всего две ночи назад она находилась в объятиях Тристана де Жарнака и ощущала, что мир рождается вновь для них двоих?
Она закрыла глаза, как будто, перестав видеть, она могла перестать вспоминать. Но, хоть закат и исчез, все равно она не могла прогнать видение светившегося невыразимым счастьем лица Тристана, поэтому вновь открыла глаза, не в силах вынести эту пытку.
Тогда она задумалась о том, как поступила с ним в час слабости и безверия, о том, что написала в коротком и холодном письме. Там не было ни надежды, ни любви, ни даже дружбы — ничего. Письмо было равнодушным и сухим, словно военный приказ, напоминая одно из посланий Львиного Сердца, напрочь лишенное человеческого тепла.
Ее одолевало отвращение к себе. Она знала, что так будет, но то письмо было необходимо. Их общая рана была поверхностной и, очевидно, должна была быстро затянуться, если не оставить возможности ее углублять.
И все же, все же... если им не суждено больше встретиться в этой жизни, как придется ей сожалеть о подобном прощании!
Она горестно глядела в сгущавшуюся тьму и молилась Магдалине, жившей на этой земле, чтобы та помогла ей навсегда стереть из сердца и головы образ Тристана де Жарнака. И, молясь, она плакала.
Все ее мысли должны быть только о Стефане. О Стефане, к которому она приближалась сегодня с каждой трудной минутой и которого очень скоро она сможет наконец найти.
Но вместе с предчувствием приближавшегося триумфа и облегчения в душу ее закрадывалось сумрачное ощущение, очень похожее на страх. Страх не перед Стефаном — этого быть не могло. Возможно, перед отчужденностью — ведь они так давно не были вместе. Их молодые дни в Хоукхесте казались теперь так же далеки от реальности, как миниатюры замков на полях часослова.
Что до нее самой... он найдет ее сильно изменившейся. Сможет ли он смириться с этими переменами, принять их, жить с ними? Тьма охватила ее и тяжелым грузом легла на сердце.
Она не сознавала, что спит, пока неожиданно не проснулась и не села, настороженная, напряженно всматриваясь в темноту. Что-то слегка изменилось в странных угловатых очертаниях окружавшего ландшафта. Вдруг она вновь повалилась на спину, инстинктивный крик застрял у нее в горле, ибо рот ей зажала чья-то жестокая рука.
Холодный пот струился по ее онемевшему телу. Она ощутила холодок стали у горла и почувствовала страх внезапной и ужасной смерти. Послышались гортанные команды. Ее грубо вынудили подняться. Вокруг угадывалось какое-то движение. Донеслись негромкие звуки: шорох, глухой стук упавшего тела, полузадушенный вскрик. Иден не могла видеть человека, который крепко держал ей руки за спиной, но начала различать неясные силуэты его товарищей — быстрые, никнувшие к земле тени, исполненные зловещего предназначения. Луна вдруг вышла из-за облаков, и устрашающая картина стала видна во всех подробностях. В то время как маленькие, щуплые фигурки убийц окружили бесхозных лошадей, укладывая на них захваченную добычу, ее храбрые сопровождающие оставались распростертыми там, где недавно уснули, но их неподвижность больше не походила на сон. Де Муслен лежал совсем рядом, горло его пересекала широкая рана, будто черный шарф. Теперь он действительно замолчал навеки.
Иден почувствовала, что дрожит, и удивилась, ибо уже свыклась с неизбежностью смерти. Лезвие ножа все еще ласкало кожу ее шеи. Только бы это случилось быстро! Неожиданно лезвие отодвинулось — она была повернута лицом к человеку, который удерживал ее за запястье.
Белые зубы блеснули на лице, сливавшемся с окружающей тьмой, выше призрачно светился белый тюрбан. Рука дотронулась до ее груди, но не задержалась. Раздался взрыв смеха и призывные выкрики. Тонкие силуэты окружили ее, и послышались гортанные вопросительные восклицания. Державший ее человек ударил себя по кожаному нагруднику, явно заявляя о своем праве на добычу. В ответ прозвучал хор негодующих голосов. "О Господи Иисусе, — подумала Иден. — Только не все. Позволь мне умереть раньше".