Иден пела о молодой женщине, нашедшей своего плененного мужа в сарацинском замке, откуда он не мог быть выкуплен, и о том, как сама она оказалась пленницей в другом замке, где должна была остаться, ибо открыла зловещий секрет его управителя. Тот подготовил кровавое убийство некоего удачливого в торговле принца, который однажды спас леди от весьма незавидной участи. Все это пропела она нежным голосом на мягком гортанном саксонском, без намека на скрытую в словах угрозу.
Тристан, занятый теперь бородатым эмиром, сидевшим справа от него, казалось, совсем ее не слушал. Он говорил без умолку и даже откинулся назад, смеясь от всего сердца.
Иден напоследок спела гимн, который, как ей было известно, любили рыцари. После чего поклонилась, приложив руку к сердцу, а затем смиренно простерла ее к Рашиду... или к блиставшей в сумраке белизной фигуре подле него.
Осталось еще одно, что могла бы она попытаться сделать перед уходом. По распространенному мнению, придворные музыканты прислушивались ко многому кроме музыки. Иден любезно поблагодарила мальчика, который выстукивал ритм ее мелодий на медных накарах — сдвоенных барабанах, более всего предпочитаемых сарацинами и служащих им как на пирах, так и в сражениях. Тот, в свою очередь, похвалил ее пение.
— Что привело столь необычных гостей за стол Рашида? — как бы между прочим поинтересовалась она, заново настраивая кифару.
— Это посольство, цель которого — заключить мир между Аль-Джабалом и рыцарями их Ордена. Уже многие месяцы они словно кость в горле друг у друга, — ухмыльнулся мальчик. — Но в то время как рыцари не способны взять Масияф, Рашид, увы, не может захватить Крак-де-Шевалье. Таким образом, лишь умножаются потери с обеих сторон... так что самое время заключить перемирие. Рыцарь в белом — их представитель. Он не принадлежит к Ордену. Как видно, для христианина он превосходный человек!
Иден улыбнулась.
— Простите, госпожа... вы так замечательно говорите по-нашему...
— Ты прощен, — сказала она и отпустила мальчика, улыбнувшись его замешательству. Он был превосходным мальчиком... для сарацина.
В своей крошечной комнате под Парапетом она вновь принудила себя ждать. Она страстно желала, чтобы Тристан отыскал способ увидеться с ней, но понимала, что риск будет слишком велик. В своей песне она ясно дала это понять, к тому же не слишком многое ее сейчас с ним связывало... лишь настоятельная необходимость передать свое сообщение Конраду Монферратскому.
Так что для пес не явилось неожиданностью, когда на следующий день Тристан ускакал со своими рыцарями из Масияф и она не смогла снова увидеть его вблизи. Как и накануне, она стояла на крепостной стене, и хотя подняла руку в прощальном привете, ни одна голова не повернулась, и двадцать один всадник продолжал спускаться по скалистому склону Ансариях. Сердце ее болезненно сжалось, и былая отвага почти покинула ее.
Через несколько часов возникло ощущение, словно он никогда и не приходил, и неопределенность опять начала мучить ее. Что уготовил ей Рашид? Был ли вовлечен в его планы сэр Хьюго де Малфорс? Нашел ли Тристан способ вызволить ее из Масияф и как скоро это могло бы случиться?
Время словно остановилось, и несколько дней ее жизнь текла размеренно, как и раньше. Она пела, вышивала, болтала с другими рабынями, запятыми работой по замку. Все они без исключения терзались любопытством по поводу Эль-Малик-Рика, который, по их убеждению, обладал не только сердцем Льва, но и неутолимым любострастием, присущим этому ужасному зверю. Иден сожалела, что не могла вывести их из этого заблуждения, не нанося ущерба христианству перед исламом.
Тем не менее Иден не находила себе места и уже начинала опасаться, что ее бесконечные рассеянные блуждания по дворам и переходам крепости могут выдать владевшее ею внутреннее напряжение. Обнаружив, что ей не позволяют совершать конные прогулки по вечерам, она обратилась с просьбой к солдату, который ранее в подобных случаях командовал ее охраной.
Он справился у начальства, и, к ее облегчению, разрешение было получено. Облачившись в кольчугу, в сопровождении шести всадников она выехала на равнину перед крепостью с единственным желанием помчаться, обгоняя ветер, пока не иссякнут силы Балана и ее собственные. Она всегда предпочитала активную жизнь, и долгие дни безделья и неуверенности сделали ее нервной и раздражительной. Рами следовали за ней иноходью, подбадривая себя странными пронзительными криками, что всегда сопутствовали быстрой езде. Они скакали, сливаясь в одно целое со своими коротконогими лошадьми, и их смуглые лица сияли диким восторгом.
Мчавшаяся во весь опор Иден не поняла, что произошло, когда они обогнули склон и выскочили в очередную длинную ложбину между горами. Только что рами вопили и визжали вокруг, когда она гнала Балана, соревнуясь с их предводителем... а в следующее мгновение один несся дальше уже с пронзенным стрелой горлом, захлебываясь ужасающим хрипом. Кто-то закричал о засаде, чья-то рука подхватила под уздцы ее коня, пытаясь повернуть его обратно. Для Иден это оказалось кстати, ибо справиться самой с испуганным животным было непросто.
— Масияф! — взвыл человек рядом с ней. Она накинула капюшон кольчуги и ударила пятками Балана, ожидая, что в любую секунду в спину ей ударит стрела.
Затем позади неожиданно прогремел голос:
— Иден! Вернитесь!
На секунду вновь воцарилось безумие, когда Иден, узнав этот голос, попыталась повторно повернуть коня. Балан отпрянул, вырвав поводья из рук сарацина и почти сбросив свою наездницу. Он понесся в Масияф, не обращая внимания на бешеные усилия, с которыми она пыталась его остановить.
Сарацины отступили, и теперь рядом с ней мчалась другая фигура, его огромный белый боевой конь легко преследовал дамского скакуна. Опередив их на несколько ярдов, Тристан натянул удила и повернул бьющего копытами Горвенала поперек дороги, там, где она была наиболее узкой.
— Hola, Балан! Тише, старина, тише! — воскликнул он, когда испуганный чалый заметался в безудержной панике. Тристан подхватил под уздцы дрожащего коня, останавливая его перед неподвижным старшим товарищем.
— Может быть, вы не желаете покидать Масияф? — предположил Тристан, приподняв бровь в жесткой усмешке. — Тогда я могухлестнуть вашего жеребца по крестцу, и он быстро доставит вас назад. Я уверен, он знает дорогу. К сожалению, ее знает и единственный ускользнувший от нас человек... и погоня не заставит себя ждать. Итак... если Балан вполне пришел в себя...
— Тристан! — Она улыбнулась и заплакала, пытаясь перевести дыхание; лицо ее было покрыто пылью и потом под горячим кольчужным капюшоном.
— Поговорим в Крак-де-Шевалье... — сказал он. — Это всего пятнадцать миль, способны вы их проскакать?
Она кивнула и, пытаясь справиться с дыханием, спросила:
— Конрад... вы смогли?
— Я отправил посланцев. Он будет под надежной охраной.
Она вздохнула с облегчением.
Он не мог дать ей передохнуть. Быстро развернувшись, они во весь опор помчались по равнине, где она едва успела заметить пять окровавленных трупов на песке и изрядное количество — гораздо больше двадцати — одетых в черное рыцарей, окруживших ее защитной фалангой, когда они устремились в раскаленный кошмар пыли, стучащих копыт и пульсирующего враждебного солнца.
По примеру рыцарей она поднялась на стременах и, отпустив поводья, пригнулась к вытянутой шее Балана. Напряжение ее коленных сухожилий становилось невыносимым, но она знала, что не должна расслабляться, ибо погоня была такой же неминуемой, как и смерть, в том случае, если они будут схвачены.
Тревога ее оказалась не напрасной. На изгибе дороги, похожем на то место, где была устроена засада христиан, из-за скал и из расселин в горном склоне высыпали воины Рашида. Дождь стрел посыпался на них с утеса, служившего сарацинам наблюдательным пунктом, и Иден неожиданно была брошена вперед на шею Балана ударом, который вышиб из нее дух с такой грубой и неожиданной силой, что могло означать лишь неминуемую смерть. Несмотря на ужасную боль, каким-то непостижимым образом она сумела удержаться в седле, в то время как дикие вопли разносились у нее за спиной. Она не думала, что Балан способен скакать быстрее, однако конь нашел в себе силы, пока они неслись, преследуемые свистом стрел, через ущелье, а рядом с ней, не отставая держался Тристан, лицо которого помрачнело при виде черного оперения стрелы, торчавшей сзади из ее кольчуги.