Он не мог сказать "любовь".
— Я всегда была уверена в ней, — пылко произнесла она.
Видя, что он не отвечает, она продолжила:
— Вы не рассказали, как оказались в Масияф. Это показалось мне чудом.
— Я точно знал, что найду вас там. — Он заколебался, потом объяснил: — Среди гор много глаз. Мне не составило труда идти по вашему следу, раз обнаружив его. Иден... я тоже побывал в Куал'а Зайдун.
Она встретила его недрогнувший взгляд.
— Тогда вы видели Стефана...
Он покачал головой:
— Только эмира, который отказал мне в выкупе вашего мужа, как отказал он и вам.
Лицо его было исполнено сочувствия, и Иден ощутила громадное облегчение. Он уже знал... знал все. Теперь ей не нужно рассказывать о страшной перемене, случившейся со Стефаном.
— А ваше появление с рыцарями этого Ордена, — поинтересовалась она, — тоже было предусмотрено?
— Именно так. Поначалу я думал заручиться их помощью, чтобы действовать силой, но потом выяснилось, что им нужен независимый посланник для заключения договора с Аль-Джабалом. Я вполне подходил. Было несложно убедить их заблаговременно установить наблюдение за Масияф. Так мы узнали, что Рашид следует благородному обычаю позволять наиболее ценимым пленникам регулярные прогулки.
Иден содрогнулась.
— К великому счастью для меня... и для Конрада Монферратского.
— Да будет на то воля Господня.
— Думаете, ваше предупреждение поспеет вовремя?
— Будем надеяться. Как и я, хашашины предпочитают изучить привычки своей жертвы, прежде чем нанести удар. На это у них может уйти неделя или больше. Я отправил двух посланцев. Один или уже оба теперь должны достигнуть цели.
— Христос да пребудет с ними, — выдохнула она. — Тристан... зачем Аль-Джабалу совершать это зло? Что получит он от смерти маркиза? Не могу поверить, что одно лишь золото.
— Не золото, но власть. Сейчас Рашид безраздельно властвует в этих горах, во всей северной Сирии; но если ставший королем Конрад заключит длительный мир между христианами и сарацинами — тогда у Саладина найдутся и время и силы, чтобы искоренить ересь хашашинов и повергнуть Рашида в прах.
Она рассказала о пребывании Хьюго де Малфорса в Масияф и о его возможном поручении от Ричарда Английского.
— Для Рашида это редкая удача, — презрительно проговорил Тристан. — То, что Ричард и жалкий Ги де Лузиньян тоже жаждут смерти Конрада... и щедро заплатят ему за исполнение его же собственной воли. А Хьюго де Малфорс служит для них идеальным вестником смерти. Надеюсь, мне удастся послужить ему на тот же манер... очень скоро.
Презрение его было беспредельно.
— Он говорил, что отыщет вас, — обеспокоенно сказала она. — Для этого он покинул Масияф за несколько дней до вашего прибытия.
Тристан пожал плечами:
— Он найдет меня... или я его. Пусть подобные вещи вас не тревожат.
— Но что если он попытается действовать тайно? Он не остановится перед убийством, если замыслил его.
— Не думайте об этом. Я под надежной охраной. Крак-де-Шевалье — самая могучая крепость в этих местах... и станет еще сильнее, когда мы возведем внешнее кольцо укреплений, как задумали.
— Но... вы же останетесь здесь ненадолго... вы вернетесь в Яффу?
Взгляд его дрогнул, он опустил глаза. Когда он вновь посмотрел на нее, глаза его были суровы и сверкали на напряженном лице, как бриллианты, а губы стали тонкими, как ножи. Он наклонился вперед и взял ее руки, лежавшие на подушке.
— Однажды, еще до Дамаска, я обещал служить вам всю оставшуюся жизнь, — мягко произнес он, — и эту клятву я сдержу... пусть и не так, как намеревался тогда...
Внезапное предчувствие Сжало ей сердце. Она крепко стиснула руки, стараясь подавить страх, рожденный его словами.
— Но я давал и другие обеты, Иден... ибо не вижу другого пути служить вам, не подвергая опасности наши души... не разрушая наши тела.
Он заметил слезы в ее глазах и отвернулся, ненавидя себя за то, что должен был сказать.
— Я не могу перестать любить вас, — выкрикнул он, словно слова жгли ему горло, — не могу искоренить в себе любовь как некую ересь... ибо это не ересь, Господь свидетель тому, а истинная правда!
Она склонила голову на их скрещенные руки и дала волю слезам. Она не отваживалась смотреть в глаза Тристану, но ей приходилось слушать.
— Но раз мы не можем погасить любовь в наших душах, мы можем... мы должны... отказаться от соединения наших тел. О любовь моя, я не могу не признать, что это было так сладко тогда, под спящими небесами... но ваш муж жив... и не утратил своих прав...
Она обратила к нему искаженное горем лицо:
— Но Стефану не суждено... он никогда...
— Возможно, он будет спасен, — резко оборвал Тристан. — Осталось недолго ждать, пока Аль-Джабал протянет свою могучую руку, чтобы раздавить мерзкую змею, Зайдуна, в его норе. Когда это случится, у нас будет договор, по которому, думается мне, Рашид освободит для нас лорда Хоукхеста.
Она недоуменно уставилась на него. Стефан будет освобожден? Но Стефан умирал. И не желал свободы.
Прежде чем она успела облечь в слова свое замешательство, Тристан торопливо продолжал:
— В этом я послужу вам, как и в любом другом деле, подобающем для присягнувшего на верность рыцаря... но что до остального... — Боль исказила его черты. — Мой долг состоит в служении Ордену святого Иоанна Иерусалимского. Я уже дал обет послушания. Через год... если буду достоин, приму постриг.
— Нет! Вы не можете! — вскрикнула она как раненный зверь.
Он был непреклонен:
— Дело сделано.
— Но посвятить всю жизнь...
— Что это за жизнь? — Голос его был пронизан горечью. — Я служил хозяину, не достойному более уважения. Я люблю женщину, честно завладеть которой не могу, а бесчестно не имею права. Я уже причинил вам большое зло... совершив ужасную ошибку.
— Но это не так!
Нахмурившись, он глядел через служившую окном маленькую железную решетку, выходившую во внутренний двор замка.
— Однажды я уже стал причиной смерти любившей меня женщины — и не хочу стать причиной ваших несчастий.
Иден смутно припомнила, что как-то в Акре он обмолвился о погибшей леди.
— В Хаттине, не так ли? — Она не осознала, насколько громко произнесла это.
— Клер, — устало ответил он. — Она отправилась за мной на войну, я позволил ей это. Я был молод, самолюбив и невыносимо глуп... и заплатил непомерную цену за свою глупость. Вы еще узнаете о Хаттине. Там была бойня. Турки захватили Клер. Я нашел ее только после боя, на усеянной телами равнине. Ее изнасиловали и распороли живот. Она еще жила. Я пронзил ей сердце мечом. Но глаза ее по сию пору преследуют меня.
Она обняла его, прижав голову к своей груди, осторожно перебирая влажные волосы.
— Любовь моя... не нужно думать об этом. Все осталось в далеком прошлом, и Бог давно простил вас. Вам не вынести подобных страданий.
Лихорадочно она гладила и целовала его волосы — любовь стала болью, которой она не могла управлять. Она как-то должна снять с него бремя, ибо видела теперь, что все грехи для него соединились в один и он считал себя навеки осужденным.
— Позвольте же сказать вам, что вы подарили мне величайшее счастье всей моей жизни, — ликующе проговорила она. — А если это так, пусть Господь простит нас, ибо я не жалею ни об одном мгновении случившегося.
Он поднялся и обнял ее, прижав лицо к своей груди. Так они и стояли, скорбь разрушала все их мысли, все чувства.
Потом Иден подняла голову, взглянув в его точеное лицо, ее губы затрепетали, когда она глазами целовала любимые черты. Со страстным стоном она впилась губами в его рот, мгновение его губы отвечали с не меньшим рвением, а тело резко прильнуло к ней.
Затем он разомкнул объятия и осторожно отодвинул ее, отстраняясь. Отступив на шаг, он теперь держал только ее руки.
— Иден, мы не можем. Все кончено. Я должен вас покинуть. Лучше это сделать сейчас же. Возможно, мы еще встретимся... в Яффе. Я не знаю.
Негромкий вскрик обжег ему душу. В последний раз он поцеловал ее мягкие руки, затем железный контроль вновь вернулся к нему, и черты затвердели под ее взглядом, приняв знакомое холодное и повелительное выражение.