К гостиной Хаффлпаффа шел нарочито медленно, стараясь сохранять выражение лица «я мимо проходил». По счастью, знакомых мне по пути не попалось.
Толстый монах встретил меня сварливо:
— Еще один заявился! Ох уж эта Санни, тащит в Дом всякую шваль, тролль ее задери! Мало мне было гриффиндорских олухов, теперь еще и салазарова шпана шастает! Ходют и ходют, ходют и ходют, никакого спасу нет!
— Ходили и ходить будем! — Отрезал я и назвал пароль.
Не переставая разоряться, портрет отъехал в сторону, я шагнул через порог… Лицо обдало жарким каминным теплом, в нос ударил запах пива, кофе и чего-то копченого.
— Oh mother tell your children
Not to do what I have done, — Сидя на полу у камина, Санни пела незнакомую мне песню, перебирая пальцами гитарные струны.
Spend your lives in sin and misery
In the House of the Rising Sоn! — Меланхолично подтягивали несколько нестройных голосов.
Народу было много. Хаффлпафф собрался, наверное, в полном составе. Солидная компания райвенкловцев облюбовала длинный диван у стены — сидя едва не друг у друга на головах, они неспешно потягивали пиво и с самыми глубокомысленными физиономиями тихо переговаривались. В кресле у противоположной стены царственно восседала старшая Уизли, держа бутылку пива, как королевский скипетр, а ее братец и оба Поттера доберманами развалились на полу у ее ног. Все круглые желтые пуфики были заняты, и большинство народу, в основном парни, предпочли пол — поближе к Санни и к ящику с пивом.
— And it’s been the ruin of many a poor boy
And God I know I'm one. — Санни закончила песню и заметила меня: — Скорпи! Ну наконец-то! Я уж думала, ты не придешь… Проходи, что стоишь, как неродной?
Определенно, сюда стоило прийти хотя бы ради того, чтоб увидеть ошарашенные физиономии Розы и компании.
— Санни, ты… — От возмущения Хьюго даже заикаться начал. — Ты… пригласила его?!
— Ну да, а что? — Пожала плечами Санни, отхлебывая пиво.
— Ты с ума сошла! — Взвилась Роза. — Это же Малфой!
Санни беззаботно рассмеялась в ответ:
— Да брось ты, Роз! Места всем хватит! Скорпи, не стой столбом, в ногах правды нет, она в другом месте, пониже! Лови!
Я едва успел поймать летящую в меня бутылку пива. Вот так, гриффиндорское чучело, ходил и ходить буду.
Санни снова взяла гитару и ударила по струнам:
— Подхватили остальные…
А я снова почувствовал себя в купе Хогвартс-экспресса…
Мы разошлись под утро. Первыми «отвалились» Райвенкло, уснули вповалку на своем диване. Барсуки уползали в свои спальни постепенно — им хорошо, они у себя дома. Дольше всех держались гиффиндорцы, но часам к четырем утра Роза уже мирно дрыхла, свернувшись в кресле большой рыжей кошкой, младший Поттер тоже клевал носом. У камина вокруг Санни остались изрядно накачавшийся пивом Джеймс, меланхоличный Хью, который всю ночь пил кофе, трое хаффлпаффских старшекурсников и я. Ближе к утру в гостиной стало холодно, и мне волей-неволей пришлось выползти из облюбованного в самом начале вечеринки угла поближе к камину.
Сидя тесным кружком у огня, мы тихо, чтобы не потревожить спящих, разговаривали о какой-то ерунде. О музыке, о погоде, о том, какие породы сов летают быстрее, о метлах и квиддиче, о способах приготовления кофе, о чем-то еще… Санни молча улыбалась, слушая нас, и почти беззвучно перебирала струны.
Мне было тепло и радостно. Тепло от камина и от присутствия Санни. Солнечное, оголтело-веселое, бесшабашное существо, она источала невидимый глазу, но ощущаемый сердцем свет. Ее свет изгонял ненависть, презрение и боль, очищая душу ласковыми касаниями чистого счастья. А радостно было оттого, что в тот вечер в Барсучьей гостиной не нужно было «делать лицо» и держать марку чистокровного мерзавца. Пожалуй, я еще никогда так не отдыхал от себя.
В какой-то момент мы все замолчали, глядя в огонь и думая каждый о своем. В тот же миг в потрескивание поленьев вплелся голос Санни:
Последний аккорд растворился в нашем дыхании.
Санни отложила гитару, залпом допила оставшееся в бутылке пиво и, не говоря ни слова, ушла в спальню.
В воскресенье я проснулся с улыбкой. И на резонный вопрос: «Где ты был?» ответил вполне беззаботно: «Где я был, там меня уже нет!»
Я улыбался в ванной, умываясь, я улыбался, спускаясь к обеду, улыбался, словив несколько приветов от присутствовавших на вчерашней вечеринке райвенкловцев. Я заразился хаффлпаффским вирусом. И это было здорово! Потому что я унес из барсучьей норы свой кусочек каминного тепла и безмятежной свободы. Потому что у меня появилось мое персонально солнце по имени Санни.
О нет, я не влюбился. Разве можно влюбиться в счастье?
Я ждал следующей субботы, как не ждал еще ничего и никогда в жизни. Хаффлпафф, по всей видимости, постановил, что человек, которого Санни пригласила на субботние посиделки, хоть и слизеринский гад, но не кусается, и стал дружно со мной здороваться. Я возвращал им их улыбки со всей доступной мне искренностью. С Райвенкло установился прочный вежливый нейтралитет. Родной — три раза ха-ха! — Слизерин пошугивался от меня, и за моей спиной собратья и сосестры крутили пальцем у виска, думая, что я не вижу. И плевать я хотел на это с Астрономической башни.
А вот с кошаками стало совсем туго. После вечера, проведенного вместе у Санни, они словно с цепи сорвались. Насмешки и оскорбления «великолепной четверки» демонстрировали отчаянную злобу и ненависть, граничащую с одержимостью.
Я терялся в догадках — ведь всего неделю назад мы были вполне в состоянии пройти мимо друг друга, не произнеся ни слова. Игнорировал их издевательства, хотя, видит Салазар, как мне хотелось порой искрошить Сектумсемпрой всех четверых в мелкий винегрет! Но после субботней вечеринки с Санни во мне что-то переключилось, что-то замкнуло, умерло — или, наоборот, возникло? Там, у камина в Желтой гостиной Хаффлпаффа, я впервые почувствовал мир с самим собой, я впервые почувствовал себя, без ярмарочной шелухи аристократической фамилии, принадлежности к Змеиному факультету, без сросшейся с лицом маски высокородного сноба, без утомительной необходимости «делать лицо»… Мне было хорошо быть собой свободным, собой спокойным и радостным. Пачкать этот найденный в самом себе мир грязью непременной и неотъемлемой, как моя фамилия, ненавистью к отпрыскам гриффиндорской Золотой троицы я не был готов. Неужели волшебство улыбки Санни подействовало на них таким извращенным образом?.. Может быть, они решили, что мне не должно быть места под лучами этого Солнца?..
Солнце светит для всех.
В среду мы были сражены известием из барсучьей гостиной: профессор Грейнджер словила Санни за курением в школе. «Накаркал!» — едва не плача, костерил я себя. По правилам, Санни полагалось отчисление, без вариантов. Я одиноко метался по школьным коридорам, вмиг ставшим холодными и цинично-безразличными, не в силах представить свою жизнь без ее радостного беззаботного света… Уткнувшись лбом в стену какого-то неизвестного мне ранее тупика, я понял: буду валяться в ногах у директора, у Грейнджер, у черта лысого, лишь бы Санни осталась в школе. Я, Малфой, на коленях стану вымаливать для нее прощение, хоть бы для этого мне пришлось до самого Выпускного бала чистить ботинки Поттерам и Уизли!