Модель романа воспитания придает этой автобиографии связность. У того, что в противном случае бы выглядело как случайная чехарда непредвиденных обстоятельств, появляется видимость истории становления с причинами и следствиями. Так, после хаотичного детства Эмма считает, что нашла свое призвание в качестве монахини, но затем, в духе Вильгельма Мейстера, решает, что она создана, чтобы быть женой и матерью — не банальный выбор для по сути сироты, чуть не ставшей проституткой.
Разоблачительный характер книги напоминает сочинения Чарльза Диккенса. В своем вступлении к изданию 2010 года Паркер сразу же ссылается на Диккенса, называя работу «возможно, самым достоверным рассказом о жестоком обращении с детьми и страданиях в позднюю викторианскую эпоху со времен „Прогулки по работному дому“ Диккенса»18. В самом тексте упоминается «Оливер Твист», а также в нем присутствуют параллели с диккенсовским романом относительно эксплуатации детей из работных домов, и как это подталкивает если не к откровенному криминалу, то к преступной деятельности.
Наконец, текст, похоже, тяготеет к проверенной временем романной модели, которая требует завершения пути испытаний и невзгод счастливым финалом. «Оливер Твист» заканчивается хеппи-эндом для Оливера, как и классические британские романы о женщинах, написанные от первого лица, которые можно рассматривать как модель для «Бродяжки». Эмма является и считает себя жертвой, но рассказчица подчеркивает успех, которого она добилась. Американское издание 1956 года усилило счастливый финал, вырезав большую часть последней главы с ее подробностями о попытке самоубийства и заключении в психиатрическом госпитале*, 19.
В то же время эта книга — исповедь. Желание исповедаться является катализатором повествования, частью самой ее ткани, кроме того, исповедь является ключевым понятием для рассказчицы. Следовательно, этот аспект текста почти наверняка принадлежит самой Смит. С самого начала в тексте присутствует мотив недозволенного секса. Эмма была дочерью незамужней матери и оказалась в приюте для сирот и нежеланных детей. С самого начала ее клеймили как незаконнорожденную20. Такая виктимизация через слова окружающих напоминает Джейн Эйр, чья тетя заклеймила ее лгуньей, отправляя в школу-интернат для сирот. Затем Эмма с шести лет подвергалась сексуализированному насилию со стороны мужчин в приемной семье, откуда сбежала в возрасте двенадцати лет. В то время она была уверена, что попадет в ад. Она чувствовала себя не столько жертвой, сколько соучастницей преступления. Хотя она стремилась к религиозному покаянию и фактически исповедовалась несколько раз, в этом конкретном и, по ее мнению, особенно тяжелом грехе она не признавалась, пока ей не исполнилось шестнадцать лет. Смит пишет, что это признание освободило ее и принесло ей покой. Таков импульс, который движет сюжет этой книги: создается впечатление, что своей книгой рассказчица хочет сделать исчерпывающее окончательное признание.
Низкое происхождение в сочетании со злоключениями предопределило ее уязвимость. Мрачная история ее детства такова: ее мать Мод родилась в семье корнуоллского шахтера, ослепшего в результате несчастного случая. Поскольку семья была бедной, Мод не получила образования, а должна была с раннего детства работать на поверхностном уровне шахт. У Мод было двое внебрачных детей от одного мужчины, который на ней не женился.
Этих детей изначально воспитывали родители Мод, но они также проводили большую часть своего времени в учрежденных для бедняков работных домах. Когда Мод в конце концов вышла замуж, ее муж согласился оставить брата Эммы Гарри, но не саму девочку («Мой муж говорит, что мальчик может быть полезен позже, когда он начнет зарабатывать, но он не хочет Эмму»21). Бабушка и дедушка переехали и не могли содержать девочку, поэтому ее мать оставила ее на попечении старика-шарманщика и его жены. Эта пара использовала девочку в качестве певицы, потому что люди охотнее подавали оборванной бродяжке, чем двум взрослым. Они жили в грязной, убогой, заселенной насекомыми арендной квартире.
Самая печальная часть истории Эммы начинается, когда она рассказывает, что с шести лет старик Пратт — шарманщик — стал подвергать ее сексуализированному насилию. Описывая это, Смит не дает никаких подробностей, но, в соответствии с приличиями эдвардианской эпохи, просто резюмирует: он «расстегивал часть моей одежды и вел себя отвратительно»22. Он совершал «ужасные непристойности»23 каждый раз, когда они оставались наедине. Он запрещал ей рассказывать. Эмма также подверглась насилию со стороны шпагоглотателя, которого старик пригласил остановиться на постой и уложил спать на одной кипе ветоши с девочкой. Она объясняет, что «все еще была девственницей в медицинском смысле этого слова»24.
Хизер Милтон отмечает, что даже издание 1954 года подвержено «навязчивым фантазиям о безопасности, мобильности и самоопределении, пропагандируемым викторианскими нарративами» — модели, которые работают для Оливера Твиста и Джейн Эйр, потому что они дети из среднего класса, но гораздо более проблематичны для Эммы Смит, которая «остается членом угнетенного рабочего класса». Риджиния Ганье ранее писала, что викторианские автобиографы рабочего класса, в том числе Эмма Смит, были склонны цепляться за неуместную буржуазную модель автобиографии, что приводило к неэффективным результатам.
19