Тем не менее далеко не все воспоминания Боттом носят мрачный характер, совсем наоборот. Так, счастливой частью повествования является то, как Филлис развивала свое писательское мастерство. Свой первый роман она написала в семнадцать лет, а уже через год он был принят к публикации. Психоаналитическое образование Боттом, похоже, смирило ее с мыслью, что воспитание детей, как правило, далеко от идеала. Она никоим образом не изображает себя жертвой. Она пишет в откровенной, исповедальной манере, подобно Лухан, прямо пишет о своих чувствах, в том числе о школьной влюбленности, — хотя, как у послушного ребенка, воспитанного в религиозном доме, у нее не так много «стыдных секретов».
Больше, чем ее предшественницы, Боттом утверждает, что личная история человека неразрывно связана с историей его семейства. Члены семьи в ее книге становятся реальными людьми, а их портреты, хоть и беспощадны, куда более сбалансированы, чем, скажем, у Старки. Боттом настаивает на том, что ищет истину. В британском издании 1947 года она утверждает, что ее исследование «имеет только одну цель и может иметь только одну заслугу — оно настолько правдиво, насколько это возможно»79:
В этом фрагменте автобиографии я попыталась написать правду о своем собственном — раннем и ошибочном — выборе характера, а также изобразить те воздействия, которые, несомненно, укрепили мой выбор80.
«Русское детство» Елизаветы Фен (1961) — произведение, ориентированное скорее на психологию, чем на психоанализ. Очевидно, что Фен разбирается в теории Фрейда, но, имея за плечами долгую карьеру детского клинического психолога в Англии, она любит высказывать собственное мнение. Особенно в первых главах, посвященных ее ближайшим родственникам и ей самой, где она стремится понять собственное детское «я».
Следуя классическим моделям, Фен начинает с первых воспоминаний и заканчивает в одиннадцатилетнем возрасте, когда ее отправили в интернат. В этих широких хронологических рамках она следует традиционной тематической организации повествования. Сначала она фокусируется на портретах членов семьи, а затем на местах и обычаях, то есть, вместо того чтобы писать в хронологическом порядке, она пишет о «людях» и «о том, как это было» в целом, хотя довольно часто прерывается, чтобы рассказать конкретные случаи.
Портреты, которые она рисует, проницательны и совсем не радостно-позитивны. Фен беспощадно анализирует брата, сестру и родителей. В этом отношении ее работа имеет много общего с книгой Боттом. В частности, Фен изображает брата, который был старше ее на четыре года, как человека, которому, по существу, нравилось причинять ей боль. Ее отец, как она заключает, был человеком холодным и едва ее замечал. Более того, он отдавал предпочтение ее брату. Невнимание отца заставляло ее искать признания у других мужчин. Сестра — старше Фен на восемь лет — была милой, но болезненно неуверенной в себе. Матери, которой Фен была очень предана, достается лучший портрет, хотя, по мнению Фен, мать постоянно ограничивала детей «для их блага» — чтобы они не причинили себе вреда.
И все же Фен вспоминает, что, когда она страдала от ночных ужасов, она звала мать:
Прикосновения ее руки ко лбу было достаточно, чтобы я снова почувствовала себя в безопасности. Она задерживала руку на мгновение или два, чтобы понять, нет ли у меня жара, затем гладила меня по волосам, взбивала подушку, поправляла простыни и аккуратно укрывала меня. Волшебное прикосновение возвращало нагретой подушке прохладу, успокаивающее присутствие превращало угрожающие фигуры, выступающие из полутьмы, в знакомые шкафы и стулья81.