Если бы даже моя мать была ранней христианкой или социалисткой, она не смогла бы проявить себя более заклятым врагом личной собственности. Ни в детстве, ни в юности, ни позже она не позволяла ни одной из нас хранить реликвии, подарки или сувениры. На детские сокровища любого рода она набрасывалась и либо уничтожала, либо отдавала, — отчасти из любви причинять боль, отчасти из иконоборческих соображений, но больше всего ради самоутверждения из деспотической жестокости. Все эти реликвии — тысяча и одна маленькая нелепость, — чувства и фантазии, за которые цепляются дети, подразумевало что-то за пределами ее тирании, то, чего она не могла коснуться или уничтожить, то, что подразумевало, прежде всего, внутреннюю жизнь, существующую независимо от ее суровой власти. Внешние признаки этой внутренней независимости она всегда безжалостно стирала.
Эта деталь, несмотря на весьма субъективную интерпретацию, не кажется надуманной. Хотя возникает вопрос, не преувеличивает ли автор насилие, которому она подвергалась со стороны своих родственниц. Ее мать регулярно проявляла жестокость по отношению к своим детям:
То одну, то другую ни с того ни с сего, просто по дерзкой или иррациональной очевидности ее существования, хватали белые материнские руки, таскали за волосы или били о ближайший предмет мебели. Моя мать никогда не наказывала своих детей за неправильные поступки; она была просто раздражена их непостижимой неспособностью исчезнуть и «залечь на дно»61.
Женщины в шотландской семье ее матери, кажется, в целом были склонны к насилию. У ее бабушки по материнской линии такие же садистские наклонности: она угрожает девочке, поднеся к ее рту раскаленную точилку для ножей62.
Как и Мишле, Ханна Линч была средним ребенком в большой семье и не имела друзей. «У меня было самое одинокое, самое трагическое детство»63, — писала она. Другие девочки объединились в две группы подружек, ни в одну из которых главная героиня не вошла. Чрезмерно чувствительная, Анжела не обладала стойкостью, которая позволила бы ей справиться с ситуацией и стать частью сообщества, поэтому она оставалась вечным аутсайдером. Одна из идей рассказчицы касается многодетных семей:
Моя неприязнь к большим семьям проистекает из убеждения, что в каждой большой семье есть жертва. Среди такого множества всегда есть одно изолированное существо, которое плачет в ледяной безвестности, пока другие громко хохочут… Сердце, разбитое болью в детстве, больше никогда не зазвучит, что бы ни принесли последующие годы.
В семь лет Анжела сбежала — только для того, чтобы ее поймали и отправили в Англию в школу при монастыре. Эта школа показана как ужасное место, где девочки недоедали и подвергались жестоким наказаниям, а их письма домой были написаны под диктовку монахинь. Здесь Анжела стала бунтаркой. Чрезвычайно изобретательная, она была лидером группы, обреченной на неприятности и, следовательно, на ужасные наказания. Она описывает, как послушница монастыря до крови била ее трехконечной плетью за проступок, которого она не совершала.
Рассказ Анжелы о ее детстве расширяется в обличительную речь об обращении с девочками в Ирландии:
Еще одна жалкая маленькая девочка, рожденная в этой недалекой унылой юдоли ирландской нищеты. В других местах мальчики рождаются в изобилии. В Ирландии — самой несчастной стране на земле для женщины, единственном месте на земном шаре, где для нее не предусмотрено никаких условий и где родители считают себя свободными от всяких обязательств, от нежности, справедливости в ее отношении, где ее участь дочери, жены и старой девы кажется вершиной цивилизации, — на одного мальчика рождается дюжина девочек.