«Милли» охватывает период с 1878 по 1888 год, от рождения автора до ее десятилетия. Повествование следует двум уже знакомым нам стандартам. Первый известен по книге Фрэнсис Ходжсон Бернетт «Та, кого я знала лучше всех: воспоминание о разуме ребенка». Акланд также пишет о себе-ребенке в третьем лице (рассказчица здесь — «я», а малышка «Милли» — «она»). Как и Бернетт, она устанавливает дистанцию между знающей взрослой рассказчицей и наивным детским «я» и принимает несколько лукавый и покровительственный тон по отношению к себе-ребенку. Как и Бернетт, она организует книгу тематически, проявляет интерес к ранним воспоминаниям и обращает на них внимание читателей, упрекает свою няню в глупости и делает замечания о социальных классах. Она берет определенные темы, знакомые нам по Бернетт, — темы, ставшие топосами жанра: игрушки, чтение и нравственное воспитание. Себя она презентует как пытливую девочку с изобретательным умом, с ранних лет любящую читать. Однако личного в автобиографии Акланд куда меньше, чем у Бернетт, как меньше в ней и психологического анализа. Вместо этого книга рисует подробные картины эпохи (то есть викторианского периода) и того, каково было в те дни расти в семье высшего класса в Уэстморленде. Второй стандарт — повествование от лица «мы», широко представленное в английских и американских автобиографиях детства. Чаще всего Акланд говорит о Милли в компании младших брата и сестры. В своем стремлении передать картину жизни в былые времена эта детская автобиография похожа на работы Ларком и Гэнди (тоже написанные от лица «мы»).
Внимание Акланд к памяти показывает, как, начиная с довоенного периода, развивалась мысль в этом направлении. «Камера-обскура» и проекционное изображение — ее метафора для памяти. Если Бернетт подчеркивает то, что она «может» помнить, Акланд отмечает, что память непостоянна и капризна: «Также нельзя догадаться, почему этот подсознательный фактор, управляющий затвором на крышке прошлого и пропускающий луч памяти, позволяет этому лучу скользить лишь по нескольким из этих давних поступков и мыслей и оставляет остальные, безусловное большинство, в полной темноте, как если бы они никогда не существовали»30. В этих замечаниях о памяти пока нет признаков влияния психоанализа. Акланд не говорит о ложных воспоминаниях или о том, что память меняется со временем. Ее рассуждения ближе к Марселю Прусту, чем к Зигмунду Фрейду. Она затрагивает понятие триггеров, ставшее известным благодаря Прусту*, утверждая, что некоторые вещи — например, подснежники или пение дрозда — вызывают у нее «двойные» (with a double sense) чувственные переживания31: она как бы одновременно воспринимает их сейчас и так, как она воспринимала их когда-то «детским разумом». Как и Пруст, Акланд следует романтической традиции приписывать особую, решающую эмоциональную ценность именно детским воспоминаниям. Писательница утверждает, что они (в той мере, в которой она может их восстановить) являются более подлинными, чем подростковые, которые, по ее мнению, исказило самосознание.
Как и Зайдель, Акланд пишет о своих отношениях с религией. Религия была важной темой для родившейся в 1824 году Люси Ларком. Она оставалась таковой и для родившейся в 1843 году Кэролайн Криви, которая, как и Ларком, была «дочерью пуритан» Новой Англии. Но набожность стала снижаться: Корнелия Грей Лунт, родившаяся в том же году, что и Криви, но выросшая в Чикаго, в своем дневнике жалуется на скучные воскресные церковные проповеди в школе-интернате в Новой Англии, куда ее отправили в возрасте двенадцати лет. По словам Джона Бернетта, в Англии посещаемость церквей снижалась на протяжении всего XIX столетия, но в середине века примерно половина взрослого населения ходила в церковь. Это означает, что почти каждый ребенок викторианской эпохи так или иначе сталкивался с институциональной религией32. Главы Акланд о религии призваны показать, как со времен ее родителей ослабевало религиозное образование. В их жизни, пишет Акланд, религия все еще была «определяющим фактором»33. Так, ее воспитали в англиканской церкви. Она была обязана заучивать молитвы и ходить в церковь. Но Акланд выросла в эпоху, когда философия и открытия ставили под сомнение основы религии. Молитвы и религиозное учение перестали быть органической частью образования. Показательно, что детские книги о сотворении мира, которые ей давали, были написаны двумя поколениями ранее. Подобно Хьюз и Зайдель, Акланд находила церковь скучной, а молитвы неоднозначными.
«Феномен Пруста» — неофициальный термин, означающий способность запаха, выступающего в роли триггера, запускать бессознательный процесс воспоминания. —
32
Destiny Obscure: Autobiographies of Childhood, Education and Family from the 1820s to the 1920s / Ed. J. Burnett. London, 1982. P. 36.