Месседж книги заключается в том, что Мэйбл-ребенок жаждала жизни, волнений, новых ощущений и свободы. Взрослая рассказчица считает эти желания естественными человеческими потребностями, которые будут ей свойственны в течение всей жизни, с той лишь разницей, что, когда она станет взрослой, сможет ими управлять. Деньги она воспринимает как должное и не ценит: «Деньги никогда ничего для меня не значили»29. «Настоящим» она называет опыт, которого жаждет. «Настоящее» — высшая ценность для нее, противоположная всему, что она находит фальшивым и безжизненным в человеческом существовании. Точно так же она разделяет на «настоящих» и «ненастоящих» людей и даже предметы («настоящий» предмет обладает жизненно важным значением). В детстве она в основном скучает, боится, что ей нечего будет делать одной в детской.
Лухан исследует повседневные занятия своего детства с прицелом на то, чтобы понять, как они раскрывают ее природу и что говорят о ее будущем. В этой книге она мало говорит о гендере и женственности, но под влиянием идей психоанализа она явно считает, что у девочек есть свои особенности. Лухан полагает, что они не самостоятельны и нуждаются в ком-то, кто может взять на себя инициативу. Таким образом, в детстве она тосковала по азарту и свободе, но не знала, как добиться желаемого, кроме как, например, разрушать конструкции, которые она сама же строила из кубиков. Рассказчица считает это ее детское решение знаменательным. Влияние психоанализа дает о себе знать и в том, как Лухан строит повествование. Принимая во внимание, что она, как и Северин, рисует себя пленницей среды, но, в отличие от француженки, не становится сочувствующим защитником своего детского «я» и не считает себя жертвой. Конечно, она сожалеет об окружавшей ее скуке и сочувствует себе — скучающему одинокому ребенку. Но кроме того, она холодна и несентиментальна по отношению к себе, когда отмечает деструктивность, волю к власти, ненависть и изобретательное вредительство своего детского «я».
Лухан замечает, что ей нравились занятия, которые наделяли ее властью. Вспоминает, как ей нравилось доминировать над одной из подружек, несчастной девочкой, чья мачеха не любила ее. Рассказчице была свойственна определенная жестокость. Она зашла так далеко, что пыталась убить новую няню, которая ей не понравилась, столкнув ее со скалы в море, и не сожалела об этом. Она беспечно и безжалостно проказничает, например крадет с домов таблички с номерами. В этой аналитической и несентиментальной позиции по отношению к себе-ребенку Лухан напоминают Деланд и Баттс, которые опубликовали автобиографии спустя несколько лет после нее. Это может означать, что в эпоху психоанализа предположение, что ребенок — это невинный ангел, уже не было столь обязательным. Наоборот, новые «приличия» подразумевали создание откровенного образа, который признавал бы ребенка эгоцентричным и своенравным, а то уже и сексуализированным существом.
Лухан очень внимательно относится к сексуальности. Как и ее современница Сигрид Унсет (ее работу мы рассмотрим ниже в разделе «Видение ребенка»), Лухан замечает сексуальность, прорывающуюся в разных обмолвках. Она описывает свое влечение к женщинам и сексуализированные контакты с ними в детстве и подростковом возрасте. Ее внимание сосредоточено на груди. По требованию богатой бабушки Кук, считавшей, что Мэйбл нужна дисциплина, ее отправили в школу-интернат, где она подружилась с девушкой из Франции Мари Шиллито, которая, в свою очередь, боготворила свою старшую сестру Вайолет как высшее существо. Впоследствии Мэйбл встретила Вайолет в Париже и обнаружила, что та, действительно, превосходит других: утонченная, понимающая, живущая исключительно для души, внутренней жизни, в мире искусства и музыки. Ее отношения с Вайолет стали самым значительным событием, которое когда-либо случалось с нею. Завершились они короткой чувственной фазой. После романа с Вайолет Лухан рассказывает, как впала в депрессию и как ее отправили в другую школу-интернат в Соединенных Штатах, где у нее тоже были отношения с девушкой.