— Ну, знаешь, он сам себя погубил! — Лизонька, с пылающими от возмущения щеками, быстро вышла на середину зала. — Ничтожество ты, Мыльников! Посмел на старого человека руку поднять?! Самолюбие, говорите, есть у него? Ничего подобного! Что ж ты на рабочих парней не напал? Полно по городу вечером ходит! — она смотрела прямо в глаза Сеньке, и тот всё ниже опускал голову. — Думаешь, простим тебе? Как же! Самое страшное наказание придумаем, запомни! Всю жизнь проклинать себя будешь, десятиклассник, за позор наш! — зал почти физически ощущал, как слова этой худенькой девушки, почти ребёнка, бьют здоровенного парня, сидящего за барьером из стульев на скамье "подсудимого". — Ты нам всё испортил! — голос Лизы звенел. — Не важно, что ты не из моего класса. Школа моя! Ребята! А теперь воспоминания, самые чистые, самые нежные — о школе — тобой, негодяй, запачканы. Какую память учителям, подщефным нашим, пионерам ты о себе, о выпуске этого года оставляешь? Да что ты понимаешь! — она вдруг сникла, сжалась, как от боли, от ненависти и отчаяния, нахлынувших вместе с жалостью на её доброе сердце, и тихо пошла на место. Зал притих, воцарилась та напряжённая тишина, когда все присутствующие живут одной мыслью. Все взоры обратились к обвиняемому…
Секунду он молчал и сидел неподвижно. Вдруг встал, обвёл глазами зал, хотел говорить, но не смог, и медленно, как больной, опустился на сиденье, наклонился низко-низко и сжал голову руками. Зал молчал.
— Объявляется перерыв на десять минут! — строгим голосом сообщил председатель-
ствующий, и все облегчённо вздохнули: так велико было напряжение.
После перерыва выступления ребят продолжались. Всех волновало одно: как мы допустили, что такой человек жил среди нас? Может, и ещё кого-то проглядели? А сами — так ли хороши?
Наконец слово было предоставлено вновь Лизе Тепловой, общественному обвинителю.
Гордая и холодная, с печально горящими глазами, она говорила, слегка запрокинув русую голову:
— Я обвиняю Мыльникова в том, что он забыл о своём долге…
Я обвиняю его в том, что он предал свой класс, свою школу, своих родных…
Я обвиняю комсомольца Мыльникова в том, что он позволил себе опуститься до состояния отбросов общества!
Как удары гонга, звучали слова юного обвинителя. Зал снова дышал одним дыханием.
— Что будет с Сенькой? — всё тяжелее ощущали ребята опасность неверного решения этой непростой судьбы.
— Слово предоставляется обвиняемому!
Сенька встал. Теперь он вовсе не походил на того смелого, нахального рослого парня с широченными плечами и незамутнённым взглядом ярко-синих глаз, которого знала вся школа. Сейчас он казался ниже ростом, плечи были опущены, взгляд поражал выражением обречённости, глубокого отчаяния.
— Одно прошу…не судите…Докажу…Увидите, не обману… — больше выговорить он не мог, чувствовалось, ещё минута — расплачется навзрыд этот огромный детина. Не смея сесть, онг отвернулся к окну и быстро-быстро заморгал. Было так тихо, что зал казался вымершим.
И тут встал весь десятый "б". Говорила Наташа Чижикова:
— Прошу слова. По поручению класса предлагаю не возбуждать уголовного дела против Мыльникова, а наказать его исключением из классного коллектива и переводом в другой класс. В наш.
Зал ахнул. Все уставились на "бешников" в совершеннейшем изумлении. Председатель суда зашептал следователю:
— Десятый "б" — лучший класс по школе. Там очень высокие требования к каждому…Учиться там — не мёд, — попытался он объяснить ситуацию незнакомому человеку, — с каждого три шкуры дерут, никому ничего не прощается. Даже жаль Мыльникова, его в этот класс — наказание похуже, чем колония: попробуй-ка сразу стать хорошим. Класс тоже жаль, с таким голубчиком намучаются, а уж напопятную не пойдёшь.
О том же думали в зале. И вздыхали. Наташа продолжала:
— Мы понимаем, это очень трудно: за два-три месяца выбить из человека то, что въелось годами. Понимаем и то, что для Мыльникова переход в наш класс — мука смертная. Ну, и что? Это не подарок, а наказание. В хирургии тоже оперативное вмешательство никому радости не приносит. Одним словом, мы всё взвесили. Решайте.
После голосования было объявлено:
— Решением суда товарищей и общего комсомольского суда школы после утверждения на педагогическом совете школы Мыльников Семён исключается из коллектива десятого "а" класса и переводится в десятый "б" класс без права возвращения в прежний коллектив.
…Зал опустел. Сенька плакал, тоскливо крутясь головой по согнутой в локте руке, а за дверью молча стоял десятый "б" в полном составе.