Суббота
Грин заставил Кора перепроверить анализ еще дважды. Тот почему-то не спорил. Теряя опору, человек имеет привычку хвататься за то, с чем знаком, в чем чувствует себя собой, — например, за работу. Даниэль за долгие годы службы стал настоящей легендой тревербергской судебной экспертизы. Он участвовал во всех ключевых расследованиях, рано стал руководителем отдела, но не погряз в бюрократии, сохранив острый ум и предельное внимание к деталям. Аксель знал, что Кор не мог ошибиться.
Аксель и до получения результата анализа знал, что там будет написано. Но, когда скрытое стало явным, детектив оказался к этому не готов. Ему тридцать пять, он потерял двоих своих нерожденных детей и считал, что отцовство так и обойдет его стороной. Он боялся этой темы примерно так же, как боялся снова полюбить и кому-то открыться, а может быть, еще сильнее. И наличие взрослой биологической дочери, похожей на него больше, чем он готов был признать, начиная от внешности и заканчивая музыкальными предпочтениями, одновременно выбило у него почву из-под ног и укрепило ее.
Он как будто расправил плечи.
У него есть дочь.
Она не знает о нем и, наверное, не должна узнать. Но он-то теперь знает. Он-то теперь будет следить за ее благополучием, оберегать ее. Поднимет старые связи, дотянется до Франции. Они, кажется, неплохо поладили. И тогда, на допросе. И потом, на мероприятии. Такая хрупкая. Такая сильная. Лишенная материнской любви, никому не нужная, одинокая. Сирота при живых родителях.
Грина передернуло.
Вынырнув из мыслей, он покачнулся на мотоцикле. Он сидел перед въездом в судебную клинику Баррон уже несколько минут, погруженный в мысли о Жаклин. В мысли, из-за которых ночью не сомкнул глаз, а весь выходной до концерта провел в офисе, перебирая материалы дела, пытаясь посмотреть на него свежим взглядом. Отвлекался как мог, все больше запутываясь. Но, выехав на встречу, снова рухнул в прошлое.
Наверное, он всегда знал. Чувствовал.
Он рад или… Что это за чувство? Боль? Аксель с неопределенной улыбкой покачал головой и положил шлем на бензобак мотоцикла. Служебная парковка была маленькой. И охранник смотрел на него пристально и неодобрительно. Хотя громила явно узнал детектива, иначе бы вышвырнул его прочь вместе с мотоциклом.
Грина знали. Это мешало и помогало. В ночных клубах его обходили стороной, здесь же вежливо следили. Ловя на себе неодобрительный взгляд, Аксель думал о том, а зачем он вообще сюда явился.
Он слез с мотоцикла, оставил шлем на сиденье, точно зная, что здесь никто и никогда не станет воровать (камер на квадратный метр было больше, чем в телевизионной студии), снова расправил плечи, обтянутые тонкой кожей куртки. Переодеваться в пиджак он не стал. Куртка, джинсы, высокие ботинки, недостаточно защищенные для езды на эндуро мотоцикле, но прекрасно подходящие под город. Не хватало длинных волос, но он уже начал привыкать.
Грин взъерошил челку, сухо улыбнулся и двинулся в сторону клиники, на ходу закуривая.
Черт возьми. У него есть дочь. Взрослая дочь!
Наверное, это все-таки радость? Или шок? Когда же сумятица уляжется? Интересно, что бы сказала Жаклин, если бы он открыл ей правду? Нутро обожгло. Отец — детектив из Треверберга или отец — ученый-богач из Франции? Кажется, ответ очевиден. Не стоит быть таким эгоистичным мудаком и лишать ее равновесия. Ему самому было четырнадцать, когда его жизнь изменилась и он обрел семью. Рушить жизнь дочери в этом же возрасте он не хотел.
И все-таки мысли, что в результате его первой, яркой и искренней, сумасшедшей и невозможной, любви родилась дочь, грели. Анна разрушила много жизней, но как минимум одну — подарила.
Доктор Баррон ждала его в кабинете. Аксель предполагал, что она будет, как обычно, демонстративно просматривать папки с делами пациентов или ковыряться в компьютере, но она стояла у окна и курила. Мундштук в ее тонких изящных пальцах смотрелся элегантно и так ей шел, что Грин невольно залюбовался силуэтом психиатра. Аурелия обернулась.
— Я удивилась, когда вы позвонили, детектив, — с вежливой улыбкой произнесла она.
— Со мной связался Луи.
— А…
Необычные янтарные глаза врача блеснули, и она снова поднесла мундштук к ярко-алым губам. Снова улыбнулась. Посмотрела в окно, а потом затушила сигарету в хрустальной пепельнице и села за стол, глядя на детектива снизу вверх. В другой ситуации это бы означало, что она принимает правила игры. Но сейчас — наоборот. От нее так и веяло спокойствием. Фальшивым спокойствием.