В обед заходил Кристиан. Кажется, вечером мы идем в ресторан. Рада, что не он мой прямой руководитель. Просто один из тех, кто дает деньги.
22 апреля 1988 года,
ночь с пятницы на субботу
Он меня поцеловал.
По этому поводу хочется сказать две вещи. Одиночество действительно лучше лечить компанией. Но Аксель — это не одиночество, и он не лечится. Губы Криса мягкие, нежные, движения плавные. Он не тушуется, как мальчишка, умеет целоваться, умеет подбирать ключи к женскому телу — и мое отозвалось. Но я не чувствую в нем того, что было в Акселе. Даже поцелуй может быть другим — волнующим, жарким, жестким и требовательным. Именно так меня целовал мой синеглазый мальчик в нашу последнюю ночь. Движение за движением он вдалбливал в меня зависимость. Зависимость, от которой нет лекарств.
Кристиан меня поцеловал. А я думаю о парне, который младше на десять лет. Может, прошло мало времени? Или я запуталась? Надо подумать о Кристиане. Он красив, богат, образован, у нас множество общих тем.
Что ты почувствовала, Анна? Ну, кроме волнения и физического отклика. Хоть что-нибудь есть?
30 апреля 1988 года,
суббота
Кажется, у меня проблема.
Задержка на полторы недели. И как-то странно реагирую на еду. Надо сделать тест на беременность.
30 апреля 1988 года,
суббота
Да… блин.
Все-таки хорошо, что Кристиан тогда меня поцеловал. Значит, я ему нравлюсь. И хорошо, что он уехал. И шлет цветы через помощников. Когда он там возвращается?
Завтра. Я должна быть во всеоружии. Надеюсь, токсикоз еще не вступил в свои права. И я смогу пережить ужин. А что так рано-то? И как вообще это могло произойти? Если только в последнюю ночь. Она была слишком безумной.
Может, вернуться? Сказать Акселю.
Ну да. И что дальше ты будешь с этим делать, Анна? Ты потеряешь карьеру, будущее. А потом и Акселя, потому что он найдет себе молодую девчонку и будет прав. Или погибнет. Он говорил, что не хочет уходить из армии. В его жизни, может быть, и есть место для тебя, но не для твоих детей.
А вот Кристиан — другое дело. Даже если он не хочет детей, не думает о семье, он женится и семью заведет. Потому что это статус. Как мне повезло, что я ему понравилась. Да и он мне, честно говоря.
Холодный только. Нечитаемый. Но это не страшно.
1 мая 1988 года, воскресенье
План удался. А теперь эту тетрадку надо сжечь.
Глава одиннадцатая
18 апреля 2003 года
Семейный склеп Карлинов появился здесь, наверное, одновременно с самим городом. Еще тогда, когда Треверберг носил другое название, принадлежал другой культуре и проходил через смутные времена становления собственной идентичности и государственности. Французская фамилия «Карлин» трансформировалась, отвалилась приставка «де» вместе с титулом и богатством, унесенным в бездонную глотку робеспьеровских прихвостней под крики «Свобода, равенство, братство», а выжившие осели в этих лесистых северных местах, суровых по сравнению с родной Тулузой, диких, но прекрасных.
Раньше Марк в семейном склепе не появлялся. Он не приходил даже к родителям.
Мужчина коснулся пальцами гладкой поверхности саркофага, прикрыв глаза. Йорна, как и Урсуллу, кремировали. Но он решил, что они оба должны лечь здесь, в семейном склепе его рода. Даже если под каменной махиной останется только маленькая урна. Так у него есть место, куда можно прийти, где никто не найдет и не подсмотрит.
Изнутри склеп представлял собой просторную комнату.
Марк сел на каменную скамейку, вернее, сполз по стенке, не открывая глаз. Он не спал всю ночь. Работал над профилем. Думал о произошедшем, о странном поведении Грина, о женщине без лица и о том, что в этот раз никак не может понять, что чувствует, анализируя действия преступника. Любое расследование переступало границы. Нет ничего более личного, чем смерть. Нет ничего более интимного, чем отношения убийцы и его жертвы. Но сейчас, после того как расследование лишило его жены и сына, в Карлине что-то изменилось. Надломилось. И заросло как неправильно сросшийся перелом. И вот это вот смещение в его душе причиняло мучительную боль. Боль стала его естественным проводником. Эти смешные люди, верящие в магию и колдунов, сказали бы, что боль — его фамильяр. Физическая — последствия инфаркта, душевная — непереносимых потерь. Ирония судьбы состояла в том, что он был еще жив. И, будто прося прощения за это, каждую пятницу он приходил сюда, чтобы побыть с ними наедине. С женой, которую на самом деле никогда не любил. С сыном, которого никогда не знал и так и не успел принять до конца, как должно мужчине, отцу. С людьми, которые имели право на него, но так им и не воспользовались. С людьми, которых он не смог спасти.