Нельзя сдаваться.
Июль 1993 года
(за год до описанных выше событий)
Готье смотрел на меня со всем вниманием юности, которое теряется со временем. Восторженность, наивность и преданность. Моя маленькая собачонка, настолько искренняя, что даже я смущалась, когда он слетал с катушек и начинал петь мне дифирамбы. Я наняла его и ни разу об этом не пожалела. Его слепая влюбленность в меня не мешала работе, а администратор он великолепный. Разруливал дела в центре Бальмона, помогал с личной практикой и молчал.
О боги, его самое главное достоинство в том, что он молчал. Я жаловалась Кристиану, что не могу найти психолога и супервизора для себя. Но я нашла Готье. И обрела в его лице так недостающую иногда жилетку.
— У вас остался последний на сегодня пациент, мадам Перо-Бальмон, — официально, но нежно проговорил Готье, глядя мне в глаза.
— Ты можешь идти.
— Я могу остаться, — возразил он. — Пациент придет через час. Могу помочь с делами или сделать что-нибудь еще.
Вспомнив, на какие безумства способна юность, я, кажется, покраснела. И он, заметив это, сделал псевдорешительный шаг вперед. Почему псевдо? Потому что одного моего слова хватит, чтобы он ушел. И эта абсолютная власть над ним утомляла. Я получила что хотела. И получала это каждый раз. Сейчас же состояние изменилось. Обожание Готье надоело. Я хотела отработать последнюю сессию с неизвестным мне пациентом — и поехать домой. Кристиан в командировке, Жаклин с няней. Я могу лечь в ванну, утонуть в пене и почитать что-нибудь незамысловатое.
Я нырнула в себя, и Готье, приученный к тому, что в подобной ситуации лучше скрыться, ушел. В этом кабинете, который я арендовала недалеко от побережья и подальше от центра города, было спокойно и тихо. Никто не мог ворваться с требованием срочно подписать какие-нибудь бумаги, никаких случайных пациентов и бюрократической возни. Там я — руководитель сети центров психологической помощи, здесь — просто психотерапевт.
Мне нравилось это чередование масок. Помогало откопать в себе что-то новое, глубокое. Особенное. Скрытое под налетом повседневности, но вытащенное на свет при смене обстоятельств. Мне нравилось за собой наблюдать. Наблюдать за тем, какой я могу стать, потакая своим желаниям или сдерживая их.
Час пролетел незаметно. Я читала статью Фрейда «О нарциссизме», делая пометки в блокноте, когда в дверь постучали. Статью пришлось отложить. Пара секунд на то, чтобы переключиться, натянуть на лицо личину аналитика.
— Войдите.
Я посмотрела в документы, чтобы вспомнить имя того, кто должен был сейчас войти. Фредерик Лурье. Карточка не была заполнена. Первое посещение. Установочная сессия, после которой они еще могут отказаться от терапии. Знакомство и контакт. Подойдет — не подойдет.
Дверь отворилась. Я не смотрела в ту сторону, как раз встала, чтобы перейти в свое кресло. Обернулась, только когда дверь с мягким щелчком закрылась. Открыла рот, чтобы поздороваться, и остолбенела.
Это был не Фредерик.
Мужчина склонил голову набок. Ставший таким знакомым за два года взгляд. Холодный и любопытный, как у ученого, который проводит опыты. Красивый. Волнующий. Сердце застучало в груди. Терапию он прервал в марте. Сказал, что все понял, что я ему очень помогла. Честно отходил завершающие десять сессий, честно заплатил. И исчез, оставив меня наедине с чувством потери, подпитанным мощнейшим эротизированным контрпереносом, с которым я боролась два года нашей работы.
Не было и дня, чтобы я не вспоминала о нем. Думала о нем даже в объятиях мужа. Или Готье. Или кого-то еще, с кем удавалось познакомиться на конференциях или в командировках. С кем-то, кто сначала должен был хотя бы отдаленно напоминать одного синеглазого мальца, с которым меня развела судьба, а потом — его. И теперь.
— Рад видеть вас, доктор.
— А вы любитель носить маски, — ответила я, изо всех сил стараясь не улыбаться. — Вы записались под чужим именем. Зачем?
— Хотел сделать сюрприз.
Так привычно он прошел в кабинет, сбросил с плеч пиджак, повесил его на вешалку, расправил плечи, коснулся чуть волнистых густых волос и сел на лежанку. Сел. Последние разы он ложился, а сейчас сел. Как будто мы все начинаем заново, как будто не было двух лет, как будто не он провел со мной более сотни часов, распадаясь на части, то плача, то крича, возвращаясь в собственную бездну, вспоминая каждую обиду, каждую частицу боли, которую ему нанес этот мир, той боли, которую он культивировал в себе. Пограничный, он то сваливался в психотическое состояние, то стабилизировался на уровне невротического, вполне функциональный, интегрированный в социум, успешный.