— Лорел, — угрожающе начал он, — прямо сейчас я еду с места преступления. Ты выбрала не лучшее время, чтобы…
— А когда — лучшее?! — воскликнула она. Веселость испарилась, как будто ее никогда и не было.
Аксель прикрыл глаза.
— Ты слепой или просто мудак? Просто используешь?
Он промолчал. Жестокое «ты — девушка из клуба» так и не сорвалось с его губ. И единственное, что сейчас чувствовал Грин, — это смертельную усталость.
— Я люблю тебя, — донесся до него то ли стон, то ли вздох.
— Лорел, делай свою работу.
Она вздохнула, попрощалась и отключилась. Аксель бросил телефон на торпеду, вытянул ноги и закрыл глаза. С этой проблемой он разберется потом. Вряд ли проблемой, слово не то. Недоразумением? Выпьют, переспят, все уляжется. Или нет? Она сказала то, что никогда не стоило произносить. Никогда. Не ему. Все, что люди называли любовью, приводило к катастрофе. И каждый раз, когда он сам говорил «люблю», история заканчивалась трагедией. Да попросту — заканчивалась. Без этого клише, без этих глупых признаний было просто. Они просто встречались. Спали. Проводили вместе время.
Сближаясь с Лорел, он давал себе только одно обещание: можно все, кроме чувств. И сейчас балансировал на той грани, после которой либо пошлет девушку подальше и тем самым причинит боль, либо все-таки позволит ей стать чуть ближе — и в итоге все равно причинит боль, потому что ответить на ее вполне читаемые чувства он не мог. Ему не хватало в ней жизни, опасности, глубины, стержня. Она журналистка. Она всегда на краю. И он инстинктивно следил за тем, чтобы она эту черту не перешагнула. А нужна ли ему дополнительная ответственность?
Но все это уходило на второй план.
Убийца добрался до полицейской. Аксель не знал Ребекку, практически не общался с ней, и в целом ему было все равно, жива она или умерла. Но сам факт поразительной наглости, сам факт убийства сотрудника полиции поднимал значимость расследования на новый уровень. И вместе с тем приковывал внимание прессы. И уже в этом ключе он жалел, что отослал Лорел во Францию. Она бы смогла прикрыть. А так придется сдерживать натиск кого-то другого.
Марк сел в машину и посмотрел на Грина.
— Кор ее отец, — без предисловий сказал профайлер.
— Что? — опешил Грин.
— Даниэль Кор — отец Ады.
— Господи.
— Семейная драма.
— Она выбывает?
Карлин покачал головой.
— Нет. Справится.
Глава четырнадцатая
Август 1994 года
Он смотрит на меня с непередаваемой тоской. Стоит у фальшборта, готовый прыгнуть в мелкую лодчонку, которую предварительно спустил на воду. Я сижу на палубе, подогнув ноги. Белое платье и тщательно вымытые волосы терзает прохладный ветер. До берега километр, я вижу его отчетливо. Вижу и знаю, что скоро все закончится. Остался один лишь шаг до свободы, до возвращения домой.
Но по щекам катятся слезы. Как будто заканчивается этап, как будто истинная свобода останется здесь, запечатанная на яхте.
Он оставляет мне продукты и деньги. И впервые за год показывает, где на яхте рация и как ее включить. Мы договорились, что я вызову подмогу, как только он уйдет достаточно далеко. Что я никому и никогда не назову его имени. Что он даст мне время и не будет показываться на глаза. Сколько мне нужно? Пять лет? Десять? Я не знаю. Но почему-то так и не смогла ему сказать, что не хочу его видеть никогда. Это ложь. Сейчас, когда все отведенное нам время подошло к концу, когда я из жертвы превратилась в хозяйку положения, когда он сломлен и вынужден уйти, чтобы зализать раны, я скучаю по нашей игре. По страстному сексу, по долгим разговорам, которые были терапевтичны для обоих, если это слово вообще можно использовать в отношении таких людей, как мы. По той трансформации, которую пережила.
Пережили мы оба.
Он хочет что-то сказать, но слова застревают. Я читаю по глазам. Молча улыбаюсь. Провожу пальцами по лицу, по глубокому вырезу платья. Он бледнеет. Я завожусь. Завожусь оттого, что точно знаю: сейчас ничего не будет. Это конец истории. Но вдруг он пересекает разделяющее нас пространство, коротким движением хватает меня за подбородок, тянет вверх, заставляя встать.
Я улыбаюсь. Мне больно, но я улыбаюсь, вытягиваясь, как стрела, смотря в его опять холодные и опасные глаза. Вина слетает с него, как мишура. И его губы в тысячный раз за этот год впиваются в мой рот, выколачивая из тела душу. Меня пронзает молния, но это не то приятное возбуждение, томление или ожидание, о котором мечтают девушки. Это животная, грубая, низкая страсть, которая разрывает тебя на куски. И даже удовлетворяя ее раз за разом, ты чувствуешь лишь еще больший голод.