Я целую ее в шею и убираю одеяло, обнажая до конца и грудь, и белоснежный живот. Пальцами пробегаю по ребрам и продвигаюсь ниже, поглаживая этерины ноги, которые почему-то дрожат, а потом слышу у самого уха ее стон. Это возбуждает меня еще больше, но я медленно скольжу ладонью по ее бедрам, раздвигая их осторожным прикосновением. Потом сам спускаюсь, целуя каждую клеточку тела и понимая, что Этери отзывается на мои поцелуи еле заметными движениями. Обхватываю ее ноги руками и проникаю внутрь языком.
Этери вскрикивает от неожиданности, почти садясь на кровати, а я укладываю ее обратно на подушки, чувствуя, как она рефлекторно отстраняется, а потом прижимает мою голову к себе крепче и запутывается длинными пальцами в волосах. Я же продолжаю целовать ее , глажу нежную кожу, ощущая, как хриплые стоны становятся все громче и хочу, чтобы она не сдерживала себя. Словно я срываю сейчас с Этери всю броню, которую она выстраивала между собой и миром и теперь смотрю на нее настоящую.
—Даня!—трогательно вскрикивает Этери и в ее распахнутых глазах я вижу отражение себя.
Она выгибается под моими руками, стараясь совладать с дрожью, но это сильнее нас обоих. И Этери стонет в полный голос, цепляясь пальцами за простыни, а потом то ли плачет, то ли смеется от наслаждения.
Я обнимаю ее расслабленное тело так крепко, как могу, прячу в своих руках и не веря, что это происходит.
—Этери…—как безумный шепчу на ухо и не хочу никуда отпускать.—Этери…
В этот момент мне больше не хватает слов, потому что еще не придумано в мире названия, способного верно отразить то, что я сейчас чувствую к ней…хрупкой, настоящей, сводящей с ума своей беззащитностью и нежностью…
Этери затихает , а потом наощупь находит мою ладонь и прикасается к ней губами.
***
Мы каждый день купаемся в море, довольные и счастливые. И мне кажется, что я вижу настоящую Этери только сейчас, хотя мы знакомы уже много лет. Она улыбается и не пытается куда-то успевать. В ней столько радости, что я тоже постоянно будто бы свечусь рядом с ней.
Но мы не разговариваем ни о чем. Ни о Чемпионате России, ни о будущем Чемпионате Европы, ни о том, что было связано с работой. Этери не спрашивает меня, почему я ушел утром после нашей первой ночи, словно ей это все неважно. Но на самом деле , это важно мне.
Я проснулся тогда раньше Этери и не мог сдвинуться места. Она лежала рядом, закутанная в одеяло и прижималась ко мне спиной, потому что было действительно холодно. Мне следовало бы обнять ее и согреть, а я просто смотрел в одну точку и думал, что, когда она откроет глаза, ничего не будет прежним.
И вместо того, чтобы поцеловать Этери, я бесшумно одеваюсь и выхожу из комнаты, прикрывая дверь. Все утро позже думаю о том, что сказать, а потом понимаю, что, если ничего не говорить, то кажется, будто ничего и не произошло. И на некоторое время мне становится легче.
До того самого момента, пока Этери не приходит на завтрак, улыбаясь всем и не выделяя меня среди толпы. Она принимает мои правила игры и делает вид, что ничего не было. Я же не могу не вспоминать о том, как пахнут ее волосы и холодны пальцы. В эту минуту я понимаю, что проиграл.
Сейчас смотрю на Этери совсем иначе. Она жмурится от света и заходит в воду постепенно, пока не погружается целиком. Ее волосы сияют на солнце, а я просто наблюдаю, как она плавает и жду.
Этери выбегает на песок, проносится на цыпочках прямо к лежакам, а я укутываю ее в полотенце, чувствуя, как капли падают на руки с мокрых волос. На секунду притягиваю ее к себе и касаюсь губами щеки. Этери удивленно смотрит на меня и спрашивает:
— Это что за неожиданные нежности?
Я пожимаю плечами, чувствуя, что это все как-то неуместно, но Этери цепко держит мою ладонь своими холодными пальцами и никуда не отпускает. Я придвигаю к ней свой лежак и мы смотрим на море, держась за руки, и молчим. Словно позволяем тишине прорасти в нас окончательно.
Каждый вечер мы приходим в номер на ночь, смываем с себя песок и соль, а потом ложимся спать. И несмотря ни на что, Этери все равно надевает после душа ночнушку, а я упрямо снимаю ее перед сном. Она больше не выключает свет при мне, чтобы я не смотрел на ее тело. Этери меня не боится. А я все также схожу с ума, потому что считаю ее прекрасной.
Иногда по вечерам я рассказываю Этери сказки. Она сама выбирает тему сонным голосом. В последнее время почему-то всегда о счастье :
«— Я же дал ему свой солнечный поцелуй! — сказал солнечный луч. — Да не один, а десять! Мальчик был поэтической натурой, и его то дарили поцелуями, то угощали щелчками, но он все-таки владел кольцом счастья, данным ему золотым лебедем, и мысли его взлетали к небу золотыми бабочками, а бабочка — символ бессмертия!»
Но прежде, чем в истории начинается что-то интересное, Этери засыпает и улыбается, крепко обхватив меня ладонью за большой палец.
По утрам мы много смеемся. Диша в ответ иногда обзывает нас детьми. Особенно тогда, когда я хочу выиграть для Этери громадного медведя на развлекательном родео. Но на четвертой скорости падаю с этого кожаного быка и лежу на матах, пока Этери не вытягивает меня за руку.
—Горе ты луковое,—улыбается она.—Зачем нам медведь?
А я не знаю ответа.
Вечером мы пытаемся заснуть и я целую Этери между лопаток и веду губами по спине. Она довольно мурчит, а потом вдруг абсолютно серьезно спрашивает:
—Ты там пытаешься написать языком свою фамилию у меня на спине?
Я замираю, стараясь не рассмеяться в голос, а потом провожу ладонями по этериному животу и шепчу:
—Да…но,похоже, сам сделал парочку ошибок…
И мы смеемся.
На Новый Год сидим в ресторане, пьем шампанское, загадываем желания, а я не могу налюбоваться Этери в ее платье с открытой спиной. Поэтому постоянно говорю , что в платьях она прекрасна, но Этери мне не верит. Мы смотрим на фейерверк и поздравляем друг друга. А потом в первый раз за все время целуем друг друга на людях и ничего не боимся.
В номер приходим уже поздно ночью и все равно не хотим спать. Этери зажигает свечи, открывает окно, чтобы смотреть на море и просит:
—Почитай мне стихи…
Я смотрю на нее, провожу пальцами по идеальной форме лица и нежно целую в губы, привычно садясь на пол и прижимаясь к коленям.
—Ты же знаешь, что я могу только порошки,—улыбаюсь и набираю воздуха в грудь.
—Не нужно,—тихо произносит Этери.—Не сегодня.
Она запускает свои длинные пальцы мне в волосы и сама начинает читать:
«Так долго вместе прожили, что вновь
второе января пришлось на вторник,
что удивленно поднятая бровь,
как со стекла автомобиля — дворник,
с лица сгоняла смутную печаль,
незамутненной оставляя даль.»
Голос Этери завораживает меня ,и я даже не успеваю удивиться, откуда она знает это стихотворение на память. Я слушаю, ловлю каждую интонацию и чувствую тепло ее коленей за своей спиной.
Этери продолжает, а я смотрю на нее, закинув голову, замечая, как свечи отражаются тенями на лице и золотом—на волосах. Все в этот момент кажется мне неважным, все, кроме слов, которые она произносит с безграничной печалью и нежностью в глазах:
«Так чужды были всякой новизне,
что тесные объятия во сне
бесчестили любой психоанализ;
что губы, припадавшие к плечу,
с моими, задувавшими свечу,
не видя дел иных, соединялись.»
Этери говорит, а я понимаю, что познаю ее сейчас так, как никто и никогда, наверное, еще не узнавал. Я хочу защитить ее от всех бед и зла, которое существует в наших жизнях. Потому что в этот момент Этери кажется мне совсем нездешней и неземной, настолько хрупкой, что когда я обнимаю ее то, боюсь сделать больно.
Но Этери сама прижимается к груди сильнее, прячась от всего мира, а ее ресницы при этом невесомо дрожат и щекочут мне шею.