—Я согласен с вами работать,—улыбаюсь я.—А органы мне еще пригодятся, если мне надо делать это хорошо. И называйте меня на ты.
Этери смеется.
—Тогда и ты мне не выкай. Я не настолько еще старая,—и протягивает мне руку.
А я стою и думаю, что не вижу ее возраста, потому что этой энергии хватит на несколько человек. Когда наши руки соприкасаются, я чувствую, какие нереально холодные у нее пальцы. Только спустя время станет понятно, что пальцы у Этери всегда холодные, а вот сердце способно зажечь полмира.
Я приступаю через три дня, а пока нехотя покидаю Хрустальный и направляюсь домой. Мне хочется верить, что сегодня я совершил самый правильный выбор в своей жизни. Дойдя до стоянки, понимаю, что забыл сумку в кабинете Этери. Со мной такого еще никогда не было , поэтому чертыхаясь возвращаюсь обратно.
Долетаю по ступенькам до нужной комнаты и понимаю, что дверь открыта. Этери стоит в углу и переодевается. На ней только белье, и она натягивает на свои тонкие ноги джинсы. Я стою и не знаю, что делать, чтобы не выдать себя. Потому что сейчас мне кажется, что любое движение может все испортить. У Этери острые лопатки, которые укрывают кудряшки, а еще прямая спина. И, если бы можно было рисовать самую прекрасную женщину, я бы изобразил ее.
В тишине и полумраке кабинета Этери кажется чем-то неземным и сказочным, поэтому, когда она отлаженным четким движением надевает на себя свитер, мне кажется, что в комнате стало меньше света.
—Блять,—доносится из угла звонкий голос и наваждение пропадает.—Вот же дерьмо.
И я не могу сдержаться. Этери оборачивается на мой смех и неожиданно краснеет, переминаясь с ноги на ногу, а я понимаю, что одна наступила на ключ от машины и раздавила брелок.
—Ты давно тут стоишь?—Этери смешно сдвигает брови.
—Нет,—впервые вру я, а потом сразу же обещаю себе, что это в последний раз.
Я знаю, что больше никогда ее не обману и продолжаю:
—Я забыл свою сумку с ключами.
Этери окидывает взглядом комнату и говорит:
—Похоже, что ты еще более безголовый, чем я.
Пожимаю виновато плечами, мол, какой есть.
—Но, значит, мы сработаемся,—продолжает Этери и завязывает кроссовки.—Для всего важного у нас есть Дудаков.
А я стою и думаю, как же хорошо, что я забыл сумку, потому что именно в этот момент становится понятно—Этери меня приняла. И теперь все зависит только от меня. Она закрывает дверь кабинета и выходит.
—Ты спешишь?—спрашивает.
—Нет,— мое сердце бешено стучит,—Еще три дня я абсолютно свободен. А потом у меня усиленная работа.
—Поехали на кофе,—продолжает Этери и улыбается.—Пока эта работа тебя не поглотила. Говорят, начальница у тебя деспотичная, так что пока не поздно— беги.
—Не сбегу,— отвечаю.
И сам понимаю, что да, не сбегу, потому что мне больше ничего не нужно кроме этой работы, где есть такие одержимые люди и… Этери.
И мы пьем кофе в ближайшем кафе, заказываем к нему круассаны с джемом и говорим, как заведенные. О программах, фигуристах, мечтах. Этери пьет капучино, размешивая в нем корицу, а я понимаю, что это ее первая еда после завтрака. И от этого мне хочется остаться еще больше.
Дома я долго не могу заснуть, понимая, что в голове столько идей, что они толпятся друг за другом. А потом засыпаю и вижу сон, в котором рассматриваю картины в дорогих рамах и они оживают. А кругом столько света, и золота,бесконечного сияния золота:
«Весь этот блеск почти ослеплял мальчугана; стены сияли разноцветными красками; все было — сама жизнь, само движение. Тут было еще одно изображение Венеры, земной Венеры, полной жизни и огня, какою грезилась она Тициану. Прекрасное, ничем не прикрытое тело Тициановой Венеры покоилось на мягком ложе; грудь ее тихо вздымалась, голова слегка шевелилась, пышные волосы падали на круглые плечи, а темные глаза горели страстью.»
Я просыпаюсь от избытка чувств и понимаю, что у женщин из самых знаменитых картин для меня теперь совсем другой облик и такие привычные глаза. А ещё невероятно кудрявые волосы. Делаю глубокий вдох и пишу сообщение Этери:
«Мне приснился сон. Мы должны поставить номер про художника и его картины».
А потом только смотрю на часы. Два часа ночи. Ответ приходит через пару минут:
«Да».
А я лежу и стараюсь успокоить сердце, потому что перед глазами слишком явно вижу чужую обнаженную спину. И она совершенна.
POV Этери.
Даниил приходит на работу не спустя три дня, а через один. Он не может дождаться начала, а я просто не ограничиваю его. Мне нужны такие люди, поэтому сейчас все хорошо.
Первым делом Даня приносит кофе и наблюдает за процессом тренировок. У него в голове столько наработок, что я не успеваю даже анализировать их. И это мне нравится.
А потом он угощает обедом меня и Дудакова, потому что мы не успеваем купить еды.
— Не только путь к сердцу женщины лежит через желудок,—констатирует Сергей.
Я с ним соглашаюсь. Давно у нас не было кого-то ответственного за еду, а Даня словно влился в наш коллектив сразу, даже без притирок.
Илья позвонил мне сам почти сразу:
—Как тебе мальчик?-спросил он.
—Посмотрим,—невозмутимо отвечаю.—Может, еще поддастся перевоспитанию.
Авербух удивленно спрашивает:
—А что не так?
—Он слишком мил для нашей команды, но придется его научить.
Илья смеется.
—Ну, у тебя все получится, я знаю.
Теперь уже смеюсь я. Время все покажет.
И Даня действительно начинает работать и предлагать идеи. Мы проводим на катке все свободное время и уже забываем, что знакомы так недавно. Но он все также приносит кофе и кормит меня, если я забываю поесть. У нас гармония. А я уже не могу представить нашу группу без нового хореографа.
Даже когда моя машина ломается, Даня забирает меня из дома и отвозит обратно, хотя делать это не обязан. Мы слушаем музыку в дороге и иногда делаем себе записи на будущее. В этот момент я совсем забываю о разнице в возрасте, и мне кажется, что я сама гораздо моложе, и могу свернуть горы.
Однажды, когда мы едем домой после усиленных тренировок, в пути я засыпаю. И во сне вижу прекрасный город и мальчика, мечтавшего стать художником:
«Вот бы уметь так рисовать и писать красками! Весь мир стал бы моим! Все можно было бы перенести на бумагу!»
На другой день, улучив минуту, когда остался один, мальчик схватил карандаш и попробовал срисовать кабана на оборотной стороне одной из картинок. Удалось! Немножко криво, немножко косо, одна нога толще другой, но все-таки можно было догадаться, что это бронзовый кабан.
Мальчик ликовал! Правда, карандаш еще плохо слушался его — он отлично замечал это. Но на следующий день рядом с первым бронзовым кабаном стоял другой; этот был уже во сто раз лучше, третий же так хорош, что всякий сразу узнал бы, с кого он был срисован.»
Я просыпаюсь и сразу вижу данины глаза. Он смотрит на меня и улыбается:
—Ты заснула, а я решил тебя не будить.
—А я видела сон,—наконец говорю я.—У нас точно должен быть номер про художника, который учится творить…
Даня кивает:
—Да,я об этом уже давно думал— программа про безумного художника, который не может полюбить свои творенья и уничтожает их, сходя с ума.
Я хочу возразить, но бросаю взгляд на часы. Похоже, я проспала полтора часа, а Даня все это время молча ждал.
—Сделай так, как ты это видишь, и покажи,—спешно говорю я и стараюсь как можно быстрее выйти из машины.— Спокойной ночи.
Даня уезжает, а я стою на улице и подставляю щеки холодному воздуху. Мне хочется рассказать ему свое видение программы. Без сумасшествия, без отчаянья, без уничтожения себя. Историю о мальчике, который мечтал стать художником и исполнил свою мечту.
А еще о том, как он рисует свои шедевры, выхватывая их из тьмы. И они сияют, как самые яркие звезды.
При этом молодой художник в моей голове не безумен и не разрушает сам себя. Он на своем месте и счастлив, потому что делает то, что любит всем сердцем.