Наверное, ее удовлетворение было бы полным, если бы не постоянная тревога за Шелли. Лето день за днем угасало, и с его уходом падчерица Морин постепенно пряталась в свою раковину. Подруги бывали у нее все реже и реже, и за редким исключением она проводила вечера за закрытыми дверьми своей спальни, откуда неслась оглушительная рок-музыка.
Даже когда Морин сообщила ей, что теперь им хватит средств оплатить второй год ее обучения в прежней школе Брукс, Шелли только пожала плечами.
– Осточертела эта школа. Я буду рада оттуда уйти, – бросила она.
Морин, следуя решению сохранять в доме мир и не навлекать на свою голову враждебность Шелли, позволила событиям идти своим чередом и по возможности старалась ни в чем не ограничивать девушку. Всю необходимую работу по дому она делала сама и закрывала глаза на беспорядок, который еще несколько месяцев назад ударил бы по ее самолюбию хозяйки. У Морин просто не было времени поддерживать в доме прежнюю образцовую чистоту. Она даже взяла себе за правило не заглядывать ни в спальню, ни в ванную Шелли. Пусть живет как поросенок в хлеву, если ей так нравится, думала Морин с не свойственной ей раньше язвительностью.
Многие из ее старых друзей тоже были забыты. Она сама старалась избегать тех, кто был связан с ней большую часть ее супружеской жизни, поскольку теперь у нее не было времени и на бесцельную болтовню.
Морин не слишком удивилась, что некоторые из них сами отошли от нее после того, как она, ссылаясь на усталость и недостаток времени, заканчивала разговор. Скорее ее удивление вызывали другие – те, кто отнесся к ней с пониманием и сочувствием, в основном все они и сами были занятыми людьми. Несколько раз Морин возвращалась к вопросу, почему же в прошлом она была так неразборчива в выборе друзей. Может, потому, что их болтовня заполняла пустоту в ее душе, о которой она и сама тогда не подозревала?
Была, конечно, и другая причина, но Морин почувствовала себя виноватой, когда облекла свою мысль в слова, потому что эта причина оказалась связанной с Ллойдом. Может, она превратилась в отдушину для таких сплетниц, как Лоис Медина и Нита Джорджес, потому, что Ллойд считал ее обязанной «быть милой» с женами его лучших клиентов?
С Полом у нее сложились теплые, дружеские отношения, но она не позволяла себе забыть, что он ее работодатель. Во многом он напоминал ей Ллойда, только более уверенного в себе и более удачливого в делах.
Морин по-прежнему принимала гостей на приемах Пола, но теперь ей приходилось договариваться со старостой группы в колледже и переписывать пропущенные лекции. Совершенно случайно Пол узнал о том, насколько неудобны для нее приемы по рабочим дням. Впоследствии он старался планировать их на выходные, и Морин была ему более чем благодарна за такую чуткость.
Как-то раз, после особенно трудоемкого ежегодного приема для сотрудников фирмы и их жен, Пол прислал ей семь великолепных роз. Над организацией этого приема она трудилась не покладая рук и не считаясь со временем – наняла небольшой оркестр, приказала украсить японскими фонариками просторную террасу в особняке Пола, не упустила ни одной мелочи, вплоть до ломившегося от закусок буфета и огромного выбора вин.
Морин, конечно, и самой хотелось проверить свои силы на чем-то более сложном, но она по достоинству оценила красивый жест Пола, который показался ей даже более значительным, нежели дополнительная сумма, появившаяся в конце месяца в ее расчетном чеке.
Несмотря на столь плотный график, она нередко ловила себя на мыслях о Ноа. Воспоминание об их свидании на берегу продолжало терзать ее. Иногда ей снилось, что она вновь замирает в его объятиях, что они снова занимаются любовью… и Морин просыпалась, дрожа от неудовлетворенного желания.
Она сердилась на себя, что дает волю своей чувственности. В первые недели после смерти Ллойда, оцепенев от горя, она даже и не пыталась размышлять об этой немаловажной проблеме в жизни вдовы. И лишь потом, после ночи с Ноа, Морин вынуждена была взглянуть в лицо тому факту, что она осталась по-прежнему молодой, здоровой женщиной, которая привыкла к физической любви мужчины… и что теперь она лишена этого выхода своей сексуальности.
Но где же выход? Разумеется, не в пожизненном воздержании. Но и мысль о короткой интрижке с человеком, который ничего для нее не значил, была для Морин тоже невыносима.
Однажды после занятий в колледже она согласилась поужинать в пиццерии с сокурсником – разведенным мужчиной приблизительно ее лет, оказывавшим ей знаки внимания с их первой встречи. Довольно приятный парень, управляющий рекламной фирмы в Тампа, он записался на курсы промышленного дизайна, по его собственным словам, чтобы улучшить качество своих рекламных проектов.
Морин неплохо провела время, ей понравилось его общество, но уже выйдя из его машины, она лишь вежливо распрощалась, хотя он и намекал на свое желание продолжить вечер у нее дома.
Судя по всему, решила после этого случая Морин, секс ради секса не для нее. Но если так, то почему она оказалась такой легкой добычей для Ноа, почему упала в его объятия, словно умирающая от любви школьница? Может, потеряла бдительность, потому что давно его знала? Может, желание подкралось к ней, когда она его меньше всего ожидала?
Отвращение Ноа к письмам было общеизвестно, и потому Морин немало удивилась, получив от него письмо еще до конца лета. Конверт с экзотической маркой, от которого словно веяло экзотикой, пришло перед уик-эндом, в пятницу. Морин пришла с работы и обнаружила его пристроенным у кофейника на кухонном столе. Она взяла его, повертела в руках, рассмотрела марку, изучила обратный адрес – в общем, сколько могла тянула время, перед тем как его открыть.
Она ожидала найти в конверте одну короткую насмешливую записку. Но письмо оказалось на удивление официальным. И вежливым. Ноа интересовался ее здоровьем, успехами Шелли, затем описал свою нынешнюю работу – на этот раз он проводил исследования почвы перед строительством водохранилища.
Морин дочитала письмо до конца и долго смотрела на него, словно хотела проникнуть взглядом между строк. В постскриптуме Ноа подписал, что приедет домой в сентябре. И добавил, словно это лишь в самый последний момент пришло ему в голову: «Очень надеюсь, что ты сможешь выкроить для меня время, потому что нам нужно серьезно поговорить».
Конверт выскользнул из ее пальцев и упал на пол. Морин медленно наклонилась за ним. Означает ли это, что Ноа хочет от нее большего, чем мимолетная связь? И если так – то что она сама думает по этому поводу? Что она чувствует? Готова ли она согласиться на такой серьезный шаг, как замужество? Готова ли отказаться от своей новоприобретенной свободы ради Ноа?
Подумав, Морин поняла, что не знает ответов на все эти вопросы. Физически Ноа затронул ее так, как это не удавалось ни одному мужчине, включая – если быть предельно честной – и Ллойда. Но достаточно ли этого? Сексуальное влечение так быстро проходит, а жизнь такая длинная… Готова ли она на подобный риск? Она ведь даже не может сказать наверняка, какие чувства питает к этому человеку… И почему она решила, что серьезный разговор, о котором пишет Ноа, зайдет об их совместном будущем?
– Что пишет Ноа?
Шелли прислонилась к стойке бара. В узеньком бикини, с распущенными по загорелым плечам, мокрыми после бассейна волосами, она словно сошла с рекламы лосьона для загара.
– Спрашивает о тебе. Говорит, что в сентябре возвращается. Вот, возьми, прочти сама. Уверена, оно адресовано нам обоим.
Она протянула ей письмо и отвернулась, чтобы убрать зелень из сумки в холодильник. Прочитав письмо, Шелли бросила его обратно на стол.
– Что он имеет в виду под серьезным разговором?
– Полагаю, его беспокоит наше… наши планы на будущее. Ведь он, в конце концов, твой единственный кровный родственник, – уклончиво отозвалась Морин.