— Хороший выбор, — вмешался Лемок. — Та, для которой его когда-то шили, была так же прекрасна, как вы.
Я подавила инстинктивную дрожь, пробравшую меня при мысли о давно покойной хозяйке чудесного платья.
— Не задумывайтесь, — снова напомнил о себе призрак. — Такие вещи у островитян передаются по наследству. Она предпочла бы, чтобы его носили вы, а не бездушные плечики в забытом шкафу.
Я стряхнула неуместную меланхолию и взялась за шнуровку корсета.
— Отвернитесь.
— Мне все равно придется немного помочь вам, — мягко проговорил Лемок.
— Когда мне потребуется помощь, я о ней попрошу, — вежливо, но твердо заявила я.
Эльф не стал спорить. Он спланировал в угол комнаты и демонстративно отвернулся к стене. Я привычно окинула стены пристальным взглядом, Но никаких непрошенных соглядатаев не заметила и спокойно развязала шнуровку.
— Кстати, почему об этом месте никто не знает?
— Почему вы решили, что никто не знает? — не оборачиваясь, усмехнулся Лемок.
— Я знаю.
— А кроме вас?
— На островах знают. Если еще не забыли. Но это вряд ли. Вы первая переступили этот порог за последние сто сорок лет.
— Удивительно, что Густав не рассказал об этом месте своим любимым потомкам. Только эти платья стоят больше, чем дворец со всем содержимым.
— Вы преувеличиваете. Но людям такие вещи действительно не отдают. Красота должна принадлежать тем, кто сможет ее оценить. Те же платья… Вы сейчас заметите, они сами ложатся по фигуре владельца. А теперь представьте себе какую- нибудь раздобревшую от жирной пищи и постоянных родов жену богатого барона в таком наряде.
Фантазия живо нарисовала мне нежно-зеленую ветчину с перетяжками там, где у женщин бывает талия.
— Конечно, — светским тоном продолжал Лемок, — Есть и другие наряды. Те, которые корректируют фигуру, освежают цвет лица и так далее. Но это привилегия островитянок. В конце концов, именно они платят своей силой за то, чтобы такое вообще было возможно. Что же касается Густава, то он, конечно, не замедлил бы разболтать об этой комнате всем, кто смог бы его услышать, но он ее не видит. Даже если бы он вошел в ту стену, через которую прошли вы, то вышел бы из противоположной стены. Пространство этой комнаты просто не существует для всех, у кого нет хотя бы искры Дара.
— To есть герцог ла Вейн…
— Смог бы. Но для этого ему надо знать, как и куда. А мы же с вами ему не скажем?
— Не скажем, — улыбнулась я, подумав, что очень неплохо иметь во дворце убежище, в которое не пролезет ни один чертов стражник, не говоря уже про настырного Густава.
— Позвольте мне помочь вам, — снова предложил Лемок. — Застежки довольно хитрые. По незнанию можно и перепутать.
Я как раз пыталась понять, который из нащупанных на спинке крючочков относится к какой петельке, и страшно боялась как-нибудь повредить чудесную ткань. «Все равно ничего интересного он уже не увидит!» — решила я, поправляя платье на груди. Мне оставалось только свести вместе две половинки спинки.
— Хорошо. Подскажите, вот это я правильно застегиваю? — я щелкнула ногтем по поставившему меня в тупик крючку и замерла в ожидании ответа.
Но призрак молчал. Помянув недобрым словом посмертный маразм и сопутствующую ему забывчивость, я извернулась и посмотрела на призрака через плечо.
— Лемок?
Тот неподвижно висел в воздухе, словно превратился в статую себя самого, выполненную искусным мастером из матового стекла.
— Лемок? — насторожилась я.
— А? Что? — очнулся призрак.
— Крючок, — напомнила я. — Я правильно его застегиваю?
— Крючок, — непонимающе переспросил он, но, сделав над собой какое-то усилие, все же ответил. — Да. Правильно.
Я плюнула на помощь запутавшегося в собственных мечтах и фантазиях призрака и дальше решила действовать по наитию. В конце концов, одна женщина всегда рано или поздно разберется с тем, что придумали для другой. А призрак…
Мало ли, кем ему приходилась та, которой когда-то принадлежало это платье. А воспоминания штука обоюдоострая, это я и по себе знала.
С платьем я действительно справилась быстро и совершенно самостоятельно. А когда посмотрела в висевшее тут же большое зеркало, ахнула от удивления. С посеребренного стекла на меня смотрела одновременно и я, и не я. Мои черты лица, мои глаза, мои губы. Но все это внезапно наполнилось каким-то волшебным светом. «Жизнью», — подсказал внутренний голос, и я с ним согласилась.