Графиня фон Гартенштейн читала вслух из "Revue des deux mondes". Это была статья об европейском влиянии на Китай.
Когда ее высочество изволила удалиться почивать, и камер-юнгфера начала убирать ее волосы, ее высочество беспрестанно принималась бранить ее за то, что она дергает ее волосы.
-- Господи Боже мой! -- ее высочество была очень чувствительна, -- вы делаете мне больно.
-- Но, ваше высочество...
-- Вот опять!
-- Ваше высочество...
-- Ах, оставьте, я лучше сама это сделаю.
Ее высочество причесала себе волосы и начала их заплетать. И через две минуты бросила. Камер-юнгфера не могла понять ее высочества. Тихо плела она волосы и свернула их осторожно на верху.
Ревматизм его высочества очень ухудшился. В течение нескольких недель ее высочество принцесса Мария-Каролина не посещала театра.
Г. фон Пельниц был очень деятелен; он стоял за товарищеское общение сочленов придворного театра.
-- Милый друг, -- говорил г. фон Пельниц, -- мы так редко видимся.
-- Любезнейший друг, мы же товарищи и, однако, так чуждаемся друг друга.
-- Милый друг, мы должны бывать друг у друга.
В ближайшую субботу был товарищеский обед у г. фон Пельница. Придворный актер г. Кайм вел к столу г-жу Пельниц.
V.
Пришла весна с томящим зноем, и солнце вызывало жизнь из глубин в высоту. ее высочество была нервна. Весеннее томление охватило ее высочество.
-- У ее высочества причуды, -- говорила фон Гартенштейн, -- неисчислимые, моя милая.
Графиня фон Гартенштейн свои послеобеденные часы проводила по большей части у mademoiselle Leterrier. ее высочество в последнее время часто удалялась после обеда к себе. Она желала отдохнуть.
Ее высочество замыкала дверь, так что камер-юнгфере приходилось стучаться, когда приходило время опять одеваться к столу.
Графиня фон Гартенштейн уходила посидеть к mademoiselle Leterrier.
-- Милая моя, -- говорила она, -- это нервы. Но каково это терпеть, моя милая! Конечно, об этом не говоришь, но у ее высочества такие причуды! Вчера домой из театра мы пешком пришли!
-- Пришли?
-- Да, милая моя, мы пришли; ее высочество отослала экипаж. Ну, иногда все удовольствие прочь от этой прыти.
Да, графиня фон Гартенштейн не говорила о том, что она терпит. Но у нее был верный способ молчать о своих мучениях.
-- Милая моя, мне, конечно, приходится подчиняться, -- говорила она с таким видом, как будто, по меньшей мере, иногда бывала побита.
Mademoiselle Leterrier сочувственно качала головой.
-- Mais oui, -- говорила она, -- c'est l'âge orageux [О, да, это был бурный век -- фр.].
-- Да, -- говорила графиня фон Гартенштейн.
Она не понимала, что mademoiselle хочет этим сказать; графиня фон Гартенштейн никогда не была научена уменью узнавать признаки этого "l'âge orageux".
-- Mais oui, -- c'est ça, -- повторяла mademoiselle.
Она знала это. Mademoiselle Leterrier имела одного "neveu" ["племянника" -- фр.], долговязого, напомаженного юношу, который посещал ее дважды в год и очень исправно грабил ее сберегательную книжку.
-- C'est ça, -- говорила m-lle Leterrier.
Звонили. Это была госпожа фон Пельниц. Госпожа фон Пельниц зимою брала уроки французского языка у mademoiselle Leterrier. Все трое разговаривали о погоде; она такая непостоянная и так плохо отзывается на ревматизме его высочества герцога.
* * *
Ревматизм очень мучил его высочество герцога. В последние два месяца он ни разу не чувствовал себя настолько хорошо, чтобы мог отправиться в театр.
Ее высочество принцесса Мария Каролина садилась в темноте на свое место. Свет от рампы раздражал ее. ее высочество предпочитала сидеть несколько спрятавшись; ее высочество действительно была теперь очень застенчива в театре.
-- Неужели он все будет изображать мятежников? -- спрашивал его превосходительство фон Курт. -- Это сумасшествие, которое действует заразительно.
Графиня фон Гартенштейн находила, что великий Девриен должен перевернуться в своем гробу.
Ее высочество сидела застенчиво притаясь.
Иосиф Кайм на сцене увлекал молодежь.
Это было не только великое мастерство, -- пылкая юность воспламеняла творения искусства всеми страстями. Ненависть становилась зверством, и любовь -- неистовством. Жизнь претворялась в горящую необузданность.
Добрые буржуа резиденции были так ошеломлены, словно их повели на штурм через площадь ратуши.
Мария-Каролина прижималась в угол своей ложи. Она испытывала робкое удивление, тоскливое отвращение, и не знала, на что их направить. И она сидела, как глухая, которая изо всех сил старается услышать, и глядела на всех этих людей, там, на сцене.