— С часами есть кто?
— Есть, а что?
— Отойдите подальше. Вроде нащупал что-то.
Магнитометр показал 266. Попробовали левее — 268, еще левее — 270. А в самом центре окружности с диаметром в несколько метров — 290!
— Давай бур!
Был шестой час вечера. Солнце уже не жгло так нещадно, но жара не спадала. Где-то глухо урчали трактора. По дороге проносились машины, увлекая за собой высокие столбы пыли. Очень хотелось пить. Они сверлили метр за метром, все глубже и глубже.
На пятиметровой глубине бур как будто что-то взял. Извлекли столбик земли, стали внимательно разглядывать. Среди влажной, вязкой, как глина, земли обнаружили кусочки дюраля, крашеной материи и остатки дельта-древесины, которая обычно используется в конструкциях самолетов.
Теперь сомнений не оставалось. Глубоко в земле был самолет…
Евгений Иванович тяжело опустился на теплую землю, сохранившую запах сухого сена, нервно зачиркал спичками, пытаясь прикурить. Спички ломались.
Он сидел на теплой земле, закрыв глаза рукой и стараясь не думать, прислушивался к рокоту тракторов где-то вдали, к голосам людей и не слышал их. А где-то подспудно уже зрели новые заботы — вот уже и молодежь можно поднимать, и о технике для раскопок позаботиться, и воинов Кишиневского гарнизона привлечь. Опять, зажав больное сердце в кулак, бегать, звонить, писать.
И вместе с тем твердо знал: пройдет время, схлынет нервное напряжение, поутихнет немного физическая боль — и он снова встанет на поисковую тропу и пойдет по ней упрямо, настойчиво и неотвратимо. Пока жив.
Эхо войны
Если бы не было того страшного июньского рассвета и людских толп под черными тарелками репродукторов… Если бы долгих четыре года не лилась кровь, не рушились судьбы- и не сходили до срока матери в могилы, мечтая, как о последней милости, увидеть перед смертью детей своих…
Если бы не война…
Но она была, она оставила на нашей земле глубокие незаживающие шрамы. И от этого ни убежать, ни укрыться, ни спрятаться. И вот теперь мы идем по следам одного из них, чтобы вырвать из безвестности еще одно имя, еще одну человеческую судьбу. Так нужно! Не им, мертвым, не им, павшим, — нам, живым, работающим, дышащим, смеющимся, целующим детей, обнимающим своих любимых.
Потому что пока младшие хранят верность делу отцов и дедов своих, пока благоговеют перед памятью тех, кто пал в пути, подхватывают недопетые ими песни и достраивают начатые ими этажи, — до тех пор ласково будет светить солнце, и земля будет плодоносить, и глаза детей наших не будут омрачаться болью и отчаянием.
Мы едем по широкой асфальтированной дороге от Дубоссар на Григориополь: Красовский, заведующий отделом ЦК комсомола Цезарь Иванов и я.
Жадно вдыхаем пьянящий воздух июльского утра. Ветра совсем нет, на небе ни облачка, оно голубое-голубое, чистое и высокое, только кувыркается в вышине жаворонок, и оглашаются окрестности далеким гулом тракторов.
Утро цветет всеми красками лета. А нас, всех троих, одолевают мысли о самолете, о летчице, которая много лет назад ушла в свой последний полет.
Поворачиваем налево, к стану второй тракторной бригады колхоза «Фруктовый Донбасс». Трактористы завтракают за длинными дощатыми столами, готовятся к работе. Увидев Красовского, оживляются, торопливо доедают завтрак: раз приехал — значит, начнутся раскопки.
Евгений Иванович заметно нервничает.
— Технику уже послали? Экскаватор мощный? Ладно, поехали. Какое сегодня число, 20 июля? Надо запомнить…
В лощине, на том самом месте, где отозвался чуткий магнитометр, гудит могучий экскаватор, и два крепких парня опробуют мотор, ковш, рычаги. Собрались несколько десятков комсомольцев с лопатами, тоже с нетерпением поглядывают на Красовского.
Сначала предстоит пошарить миноискателем. Если неглубоко, не надо и экскаватора.
Первым принимается за дело воин Кишиневского гарнизона младший сержант Юрий Панатов. Надевает наушники, берет в руку щуп и медленно, сантиметр за сантиметром, начинает прослушивать землю — каждый бугорок, каждую ложбинку. Почва вязкая, болотистая, неровно поросшая невысокой пахучей травой.
Говорят, если даже спустя десятилетия подняться на вертолете в небо и зависнуть над местом, где некогда упал самолет, — можно увидеть место его падения. Время затягивает самые глубокие воронки, сравнивает самые обширные рвы, но растительный покров земли даже долгие годы спустя сохраняет словно зафиксированными на фотопленке, очертания трагических рубцов.