— Жду вас!
Сообщение Левинсона его заинтриговало. Он закрыл лежащее на столе дело, убрал его в стоящий рядом со столом сейф и в ожидании заместителя вновь опустился в кресло.
Рыков заинтересовал израильскую разведку несколько месяцев назад, когда его секретный представитель в Голландии пытался договориться с местными ювелирами о продаже большой партии необработанных контрабандных алмазов. Традиционно огранкой драгоценных камней в Нидерландах занимались евреи, а потому о начале тайных переговоров они тут же сообщили в „Моссад“, опутавший, как спрут, своей разветвленной шпионской сетью все еврейские диаспоры мира. Благодаря этому израильской разведке удалось довольно быстро установить, что за посредником стоит Рыков — весьма значимая фигура в России. Взяв его под усиленное наблюдение, они принялись активно его разрабатывать. Координатором этой работы был назначен Мецех.
Повернув голову, Рабе взглянул на двое больших настенных часов, показывавших местное и израильское время. В Москве было 2.10 ночи.
Гадая, что могло произойти с Рыковым, он решил не спешить с выводами и потерпеть до прихода Левинсона. Впрочем, долго ждать ему не пришлось.
Пройдя стремительным шагом из приемной в кабинет руководителя, его заместитель закрыл за собой двойные двери и опустился в стоявшее перед столом кожаное кресло.
— Кое-что из нашего плана по Рыкову придется срочно менять, — отрывисто проговорил он, глядя на внешне спокойного Мецеха.
— То есть как?
Рабе склонил голову и вопросительно посмотрел на Эйба поверх очков.
— Что произошло?
— Усупова сумела удрать от его уголовников. Каким образом, это мне пока неизвестно.
— Вот как? Вы в этом уверены?
— Абсолютно!
Левинсон раскрыл принесенную с собой папку.
— Чуть более десяти минут назад она сумела дозвониться до МФМ и назначила встречу связному Коростылева, некоему Эдварду Джонсу из группы небезызвестного Стромба…
Последнее имя вызвало на лице Эйба гримасу ненависти, и для этого у него были все основания.
Еще недавно он числился в „Моссад“ одним из лучших специалистов по палестинскому вопросу и служил в Восточном Иерусалиме. Однако после того, как там с новой силой вспыхнули беспорядки, спровоцированные неожиданно исчезнувшим Стромбом, его за нерасторопность перевели в Москву с понижением в должности. Левинсон затаил на американца кровную обиду, поклявшись рано или поздно отомстить за свое унижение. Когда же он неожиданно обнаружил, что Стромб вдруг прибыл в Москву, он решил, что настал его час. Однако Мецех, который был в курсе всей этой истории, категорически запретил ему мстить и приказал выяснить причину появления Стромба в столице России. Было ясно, как божий день, что Стромб выполняет в Москве очередное задание АНБ…
— Согласитесь, — продолжил Эйб, глядя на Мецеха, — если бы люди Рыкова все-таки захватили Усупову, звонить со своего мобильника она не смогла бы. Отсюда следует, что эта баба все еще на свободе!
— Проклятье! — тихо выругался начальник.
Левинсон продолжал:
— Не знаю, откуда она узнала номер американца. Наиболее реальное объяснение случившегося — ей его сообщил Коростылев.
Он вытащил из папки донесение и протянул Мецеху.
— Это распечатка их разговора. Впрочем, говорит по большому счету только Усупова, Джонс лишь издает непонятные междометия…
Рабе схватил протянутые бумаги и углубился в чтение.
Новейшее разведывательное оборудование, установленное в посольстве, позволяло сидевшему в глубоком бетонном подвале оператору добывать многие секретные сведения, о которых люди, не задумываясь, болтали в эфире. Откуда им было знать, что мобильные телефоны прослушать гораздо проще, чем простой проводной телефон…
Как только ответственным за контроль над МФМ оператором был зафиксирован факт радиосвязи неустановленного абонента с Джонсом, он тут же распечатал их разговор и передал срочно вызванному посыльному.
— Доставишь Левинсону, — сказал он, тем самым исполняя приказ начальника, чтобы все материалы о Фонде без очереди ложились к нему на стол.
Эйб быстро пробежал глазами принесенное посыльным донесение и поспешил в кабинет к боссу.
Отложив распечатку, Мецех воззрился на своего заместителя.
— Проклятые бездари!
Голос его повысился на один тон, что означало крайнюю степень негодования.
— Упустить Усупову, когда она уже почти была в их руках, это надо еще умудриться!