вокруг. — Это для себя. Просто наслаждение на время. Отдушина, если пожелаешь. Но
заниматься ей для публики? Бр! Ты же знаешь, я терпеть не могу публику.
— Да-да, язык к нёбу липнет, ладошки потеют, коленочки дрожат.
— Всё бы тебе издеваться. — Я вздохнул и отодвинул бокал. — Давай, с чем там тебе
помогать?
— Иди спать. Утром проведу тебе экскурсию, а потом уже скажу, чем займёшься.
— Микаэлис вытащил из кармана ключи и кинул их мне. К счастью, я их поймал до того, как они улетели кому-нибудь в бокал.
— Спасибо, Мик.
Парень кивнул и, отдав мне рюкзак, занялся своими делами. Я же прошёл за стойку, а
оттуда через дверь — в кухню. Здесь обычно вертелась сестра Микаэлиса, но недавно
она уехала на родину, в Англию, и мой друг остался без толковой поддержки. Конечно, в особенно интенсивные дни здесь работало трое поваров, один из которых в любой
момент отправлялся к посетителям. Но тогда было тихо, и я застал лишь полного
мужчину — европейца с массивными руками и короткой шеей. Я его прежде не встречал, а потому молча прошёл мимо, лишь махнув рукой. Меня он проводил с молчаливым
изумлённым взглядом. На белке его левого глаза было небольшое коричневое пятно, оставшееся, видимо, после микроинсульта. Несмотря на всю браваду Мика, я видел
синяки у него под глазами, видел, что он знатно вымотался. А потому даже был рад, что история сложилась именно так, а не иначе. Пройдя через следующую дверь, я
оказался в тёмном коридоре. На противоположном его конце была закрыта дверь чёрного
выхода, возле которого лежал завязанный двадцатилитровый чёрный мешок для мусора. А
мой путь шёл наверх, по винтовой лестнице с обшарпанными перилами на лестничную
клетку с запертой дверью. Здесь уже были ванная и спальня, отделённые друг от друга
тонкой стенкой. В комнате царил бардак, от которого у меня мигом заиграли желваки.
Одежда валялась на полу, на кровати, на стуле, даже на компьютере пара шмоток
уместилась. Я никогда не терпел подобный беспорядок, он просто выводил из себя. И
хотя самбука дала мне по мозгам и ноги едва не подгибались от усталости, я принялся
собирать вещи Мика и возвращать их в шкаф. Это успокаивало, помогало мыслям
устаканиться, прийти в себя, немного подумать. Я ничуть не сомневался в том, что
поступил правильно, не желал возвращаться в гнездо ненависти и злобы. И даже
младший брат не казался мне тем, ради чего стоит переступить порог родного дома, переступить через собственную побитую гордость и попросить прощения у отца. Меня не
волновало, что думает об этом мать, о чём она будет переживать. И даже её общее
болезненное состояние не могло поколебать мою уверенность.
Мой эгоизм вопил о том, что пора забыть о семье, забыть обо всём и начать жить
исключительно для себя. «Ты и так уже пытался понравиться отцу, — шептал он, пока я
наводил порядок в комнате друга. — Ты и так сделал всё. Так зачем эта клоунада о
любви к ближним? Ты ненавидишь их всем сердцем, всей душой, так зачем всё это?». И
тогда я был согласен: мне и одному хорошо.
Стоило раздеться и упасть на кровать, как глаза закрылись сами по себе, и я
провалился в тяжёлый липкий сон. Ближе к утру, помню, с тихой руганью приполз Мик, затем, пошелестев одеждой, плюхнулся рядом на кровать, едва не подкинув меня тем
самым. Собственно, именно это и заставило меня открыть глаза и заворчать на парня, куда он может пойти с такими приземлениями.
— Спи, — тихо фыркнул Микаэлис, а затем я получил мягкий поцелуй. — Спасибо за
уборку.
— Уходи, щетина, — уже сквозь сон прошептал я, потирая уколотые бородкой губы и
подбородок.
И, надо сказать, что я давно так сладко не спал, как в ту ночь. Это было
упоительное чувство: Мик был тёплым, от белья пахло порошком, но не разило химией, а за окном царила тишина. И я знал, что, проснувшись, не надо будет терпеть помои
вроде любезных высказываний отца. Пожалуй, даже не знаю, что из этого было
приятнее: уют или отсутствие Рафаэля поблизости.
Впрочем, утром тоже были сюрпризы. Сперва с меня сдёрнули одеяло, и я подскочил, как в задницу ужаленный, не совсем понимая, что происходит. Глаза открываться не
хотели совершенно, веки казались раскалёнными и тяжёлыми. Волосы липли к коже.
— Давай, завтракай и за дело, — ухмыльнулся Мик, всовывая мне в руки горячую
упаковку с лапшой быстрого приготовления. Она была острой, вредной, гадкой, а на
мой взгляд — пищей богов. На моё растерянное выражение лица он широко улыбнулся и
чуть прищурил один глаз. — Мне казалось, ты любишь такие вредные штуки. Давай, ешь.
На протянутые палочки я смотрел ещё некоторое время, пытаясь вспомнить когда это
встретил Будду в аду. Приняв наконец всё, я скрестил ноги, сонно глядя на лапшу:
— Странный способ подать завтрак в постель.
— Ну, кофе ты сам себе сделаешь. Ты вроде только растворимый пьёшь. И шаманишь над
ним. — Мик принялся за другую порцию лапши, не менее острой и гадкой. — Минералка
вчера кончилась, так что придётся тебе с похмельем как-нибудь по-другому бороться.
— Для этого придётся заткнуть тебе рот сначала, — проворчал я, потирая веки
костяшками пальцев. — А это, как известно, задача невыполнимая. Если, конечно, не
вырубить тебя. Но во сне и без сознания ты тоже болтаешь без умолку.
— Правда? Мне не говорили, — легкомысленно пожал плечами он, шумно втягивая лапшу и
заставляя меня поморщиться от этого звука.
— Потому что ночью ты мало кому даёшь спать, а утром все убегают. — Скорчив мину, я
осторожно глотнул словно бы огненного бульона. — Всё равно спасибо. Давно я себя
таким отдохнувшим не чувствовал. Да и похмелья вроде бы и нет.
— Вот и славно. — Микаэлис опрокинул в себя остатки быстрого завтрака и поднялся с
кровати. — Но ты и проспал до полудня, так что я не удивлён. Наверное, вскакивать
каждый день в половине шестого и ложиться в двенадцать — настоящий геморрой.
Впрочем, если у меня ты рассчитываешь на «дзэн» и расслабление, то глубоко
заблуждаешься. Загоняю тебя так, что к отцу в слезах побежишь.
Говоря всё это, он торопливо одевался, натягивая на себя брюки, прыгая по очереди
то на левой, то на правой ноге. Затем накинул на себя любимую рубашку и встрепал
собственные волосы, приводя их в ещё больший беспорядок, если такое только бывает.
— Я уже освежился, так что ванна в твоём распоряжении. Через полчаса жду тебя
внизу.
Сказал и был таков. Мне лишь оставалось согласиться с ним: усталость преследовала
меня повсюду, и, пожалуй, я был благодарен ему за возможность проспать почти
половину суток, хотя от ужаса волосы на голове и встали дыбом. Университет
благополучно остался за бортом, и мне лишь оставалось надеяться, что на следующий
день я не выслушаю гневную тираду преподавателей. Впрочем, трусливая мысль на
периферии сознания не переставала с тонким намёком на надежду попискивать: «Может, ну его?». Но упрямый ишак внутри меня не желал бросать начатое и настойчиво
напоминал трусу, что, вообще-то, получать знания полезно. На вопрос, зачем мне это
надо, конструктивно отвечать он отказывался наотрез, повторяя лишь: «Ну, надо!».
Что ж, рукавом, которого нет, не тряхнёшь.
Выбравшись из постели и отставив на тумбочку упаковку из-под своего вредного, но
такого вкусного завтрака, я прихватил одежду и поплёлся в ванную. Ох, лучше бы я
туда не заходил. Грязный кафель, замызганные посудины ванны и раковины, зеркало в
пятнах. Первым моим порывом было отправить завтрак в туалет, но, стоило мне
поглядеть на фаянсовый трон, как вторая мысль скомандовала мне быстро слинять