Не спасали ни толстые свитера, ни тёплые одеяла, а чай лишь отгонял холод на
несколько минут, после чего и сам остывал, более не спасая. От стужи пальцы не
желали гнуться, а тело всегда содрогалось, не видя спасения от этого зверя. Как
сейчас помню — срывающееся с губ паром дыхание. Никто, кроме меня, не замечал
этого, не обращал внимания на нестерпимую дрожь. Можно было включить горячую воду и
сидеть в ванне, покуда кто-нибудь не решит, что пора вытаскивать меня оттуда, даже
если и за волосы. Я как заворожённый смотрел на вздрагивающую гладь воды, на бьющую
из крана струю, подставлял под неё ледяные ладони и никак не мог согреться.
Гармонию и привычный шелест нарушал лишь грохот, сотрясающий двери ванной вместе с
грубой руганью и воплями. «Я не хочу выходить к тебе, — всегда думал я, зажимая уши
ладонями и стараясь ничего вокруг не слышать. — Не хочу выходить к вам. Оставьте
меня одного». И, как и всегда, дверь поддавалась через время, пусть я и не знал, каким образом. Распахивалась, впуская в комнату ледяной воздух, выжигающий лёгкие, и монстра, влезшего в человеческую шкуру.
— Ты меня не слышал?! — Он схватил мои кисти и вздёрнул над головой, крича мне в
самое ухо, и я закрыл глаза, чтобы не видеть его лица, которого я боялся больше
всего в своей жизни. — Я сказал тебе выйти из ванной.
Как и всегда, я поджимал губы, напрягал руки, силясь вырваться из хватки мужчины, но они никогда не поддавались. Наверное, он и не чувствовал моего вялого
сопротивления, пока я не начинал кричать и царапать его как одуревший. После такого
следовала смачная оплеуха, может, даже не одна, и рот наполнялся солёным привкусом
крови; в глазах всё темнело. Я помню этот дом тёмным, бесприютным и ледяным, и
звуки здесь издавали только журчащая вода и орущий на меня отец; слышалось и моё
болезненное и едва различимое шипение. Кафель больно ударял по спине всякий раз, когда я начинал сопротивляться: это чудовище поднимало меня в воздух и бросало на
ледяной пол, и я всегда закрывал голову, опасаясь очередного удара. Но он лишь
выключал воду и уходил, оставляя меня смывать кровь с лица. Никакая горячая ванна
после такого не прельщала меня, и хотелось немедленно одеться и сбежать из этого
царства тьмы и холода. А я возвращался в комнату как ни в чём не бывало, натягивал
несколько свитеров, садился за стол и брался за уроки. Я не мог дать ему сдачи, не
мог скрутить руки шпыняющим меня старшеклассникам, но мог выучить предмет и убить
тем самым лишнее время, отвлечься от всего вокруг. Мы частенько склонны как угодно
объяснять себе нелюбовь родителей, но только не элементарно признавать сей факт.
Можно всё списать на усталость и дурное настроение, а можно подыскать ещё тысячу
сходных причин. Но когда простая истина всё же достигает сознания, то первая же
мысль призывает спрятаться. Куда бежать десятилетнему мальчишке, у которого ничего
нет? Где искать спасения? Один сильный удар этого выродка — и кости трещат, ломаясь, как стекло; один его взгляд — и все просьбы и мольбы застревают в горле, равно как и жалобы.
— Малыш, ты в порядке? — Тёплая узкая ладонь легла на плечо, и я лишь больше
съёжился, не отрывая взгляда с собственной тетради и усердно выводя иероглифы.
— Да, — ответил я коротко и тихо, непослушными пальцами переворачивая страницу.
— Посмотри на меня, — голос её был столь мягкий и успокаивающий, что противиться
совершенно не было сил, и я медленно повернулся и поднял голову. Тёплые пальцы
скользили по лицу, убирая отросшие белые пряди волос, успокаивая, но я не мог им
довериться и ждал затрещину. — Он опять ударил тебя?
— Нет. Я упал с лестницы, — повторял я уже в который раз за свою жизнь, смотря, куда угодно, но только не на мать. Её мягкость могла бы стать спасением, могла бы
защитить, но каждый раз, стоит ей вступиться, как отец не брезгует и матери дать
пощёчину, рявкнуть на неё, чтобы не вмешивалась. И каждый раз она стоит, виновато
улыбаясь и опустив взгляд.
— Ты в порядке?
— Да.
А так хотелось кричать и плакать: нет, ничего не в порядке! Но я снова заставил
себя улыбнуться и отвести взгляд.
— Будешь дальше заниматься?
— Да.
— Тогда не буду мешать.
Она склонилась и поцеловала в лоб, словно это могло оградить от удара или что-то
исправить, сделать лучше. Я уже собирался развернуться, но как тут застыл: она
подходит к одному из занавешенных зеркал и протягивает руку к ткани, чтобы убрать
её.
— Не трогай! — подскочил я и громко крикнул. И откуда только силы взялись?
— Почему, дорогой? — Она повернулась, и я встретился с ней взглядом. Спокойные
серые глаза. Такие же холодные, как и всё вокруг, как каждый кубический сантиметр
воздуха в этом доме. На её аккуратном лице не было ни улыбки, ни злости, только
лёгкое непонимание и усталость. А пока я судорожно пытался придумать, что ответить, чем объяснить собственные крики, она снова убрала за ухо белую прядь волос. Белую, как снег.
— Мне не нравятся зеркала, — наконец неуверенно произнёс я, изо всех сил пытаясь
выдержать её внимательный взгляд.
— Ты видишь в них что-то страшное? — спросила она столь спокойно, словно в её
словах не было ничего необычного, а в зеркалах — чего-то страшного.
— Да, — вру я и не краснею, не сводя с неё взгляда, а сам не могу дождаться, пока
она уйдёт из моей комнаты и оставить в покое.
— Я завтра еду за новой школьной формой для Сэто. Хочешь с нами? — Она вдруг
садится напротив меня на корточки, и наши глаза оказываются на одном уровне, столь
близком, что мне хочется разрыдаться, оттолкнуть её и убежать, скрыться от этого
проницательного взгляда.
— С нами? — сделав сильный акцент на последнем слове, я поджал губы. Если она про
отца, то эта шутка была бы слишком жестока даже для нашей семьи.
— Со мной и братом. — Мать протянула руку, чтобы коснуться моего плеча, но я
увернулся. Скорее инстинктивно, чем осознанно.
— Хорошо. Всё?
Кивнув и дойдя до выхода, она аккуратно прикрыла за собой дверь, а я ещё долго
стоял на одном месте и пытался перестать дрожать. Но, не успел я собраться с
мыслями и вернуться к занятиям, как дверь снова открылась, а сил кричать всё ещё не
хватало.
— Арти, почитаешь мне? — Выглянувший мальчишка улыбался открыто и лучисто. Тёплый и
нежный мальчишка, которого я безумно любил. От его появления на моих губах
расцветала улыбка.
— Мне казалось, что ты давно научился читать, — слегка сощурившись, я протягиваю
брату руку и тем самым разрешаю ему пройти в комнату. — И уже достаточно взрослый, чтобы просить меня о таких глупостях.
Улыбка его стала шире. Он зашёл в комнату, закрыл за собой дверь и повернул ключ,
затем бросился ко мне и уткнулся лицом в грудь, едва не сбив с ног. Между нами
разница была всего-то в год и восемь месяцев, но мне это казалось огромной
пропастью. Я понурил взгляд на его белобрысую макушку и мягко поцеловал её, вслушиваясь в тихое, немного сбитое дыхание брата. Он зачем-то притащил с собой
книгу, которую я уже много раз читал ему, и один из её углов больно впился в спину, но это мало волновало меня. Он поднял голову, крепко зажмурился и приподнялся на
цыпочки, притягиваясь ко мне столь доверчиво, что сердце в груди сжалось и тут же
начало колотиться как безумное. Мягко и осторожно коснувшись его губ, я тут же
отодвигаюсь, вслушавшись в шаги за дверью. Тяжёлые и уверенные, они звучали для
меня как эпитафия, но прошли мимо, а я ещё долго стоял как статуя и не мог даже
шевельнуться.
— Арти? — посмотрел на меня брат с непониманием и в то же время с доверием.
— Давай книгу, я почитаю, — выкарабкавшись из объятий Сэто, я взял в слабо дрожащие