Да и с ним… Что? Никогда больше не встречаться? Забыть, вычеркнуть, вытравить из памяти? Легко сказать… А если снится каждую ночь? Снится, вот только не виновный в смерти отца Северов, а любимый Имагин.
Северов… Ведь у нее было столько подсказок. Табличка на двери кабинета, там же была именно эта фамилия. Эта дурацкая бляха в машине… 'Предпочитаю перестраховаться'. Мотоциклы в квартире, шрам на плече, татуировка. Столько знаков, а она не заметила ни одного. Летела на пламя, вот и получила – не просто опалили, сожгли.
Настя знала, что должна сделать – выбросить из головы. Просто выбросить из головы все то хорошее, что произошло с ней за последние месяцы. Заставить себя вспомнить, что чувствовала, потеряв отца. Ведь не может счастье с ним сейчас перевесить горе утраты семилетней давности. Не должно. Но сделать это – невероятно сложно. Во время подобных попыток, Настя сбегала куда подальше. Жаль, от себя не сбежишь.
Так и сегодня не получилось. Почувствовав, что начинает замерзать, девушка встала с лавки, бросила взгляд на пруд, а потом поплелась домой. Бабушка будет волноваться, а мобильный с собой она не брала. Вообще выключила его от греха подальше. Не могла говорить ни с кем, только с бабушкой – редко и помалу.
***
– Обедать будем, зайка, проходи, – Антонина Николаевна кивнула, когда проходя мимо, Настя коснулась ее щеки губами, поплелась в ванную. Женщина проводила внучку долгим взглядом, а потом покачала головой. – Ну и сколько это будет продолжаться? – заговорила же сразу, как только сели за стол.
Настя колупала котлету, выбирала из салата огурцы, откладывала в одну сторону, потом помидоры – в другую, потом формировала горочку из капусты. Вместо ответа на вопрос, пожала плечами.
– Так нельзя, Анастасия. Ты мучаешь себя, а заодно и всех вокруг…
Настя отложила приборы, собиралась встать. Только кто же даст?
– Сидеть, – генеральские замашки бабушки девушку не удивили. Антонина умела разговаривать и не таким тоном. – Любишь ты своего Глеба-то?
– Никого я не люблю, – отвернувшись к окну, Настя посмотрела вверх, прикусывая щеку. Очень не хотелось расплакаться.
– Так почему мучаешься-то, дурында?
Настя оглянулась на бабушку, не веря своим ушам.
– Чего смотришь? Себя мучаешь, его мучаешь, а заодно и нас всех мучаешь.
– Бабушка…
Настя не знала, чего ждет от нее мать отца. Надеется, что гордо вскинет подбородок и скажет, что не собирается дела иметь с причастным к смерти папы человеком? Мама, наверное, облегченно вздохнула бы, услышь подобное. Или наоборот? Что тут же побежит на вокзал?
– Я уже двадцать два года бабушка, Настя, – Антонина же тоже отложила приборы, сверля внучку серьезным взглядом. – А до этого еще двадцать с небольшим в мамах числилась. По горло глупостей насмотрелась разных. Но знаешь, на что смотреть не могу – как вы себя сжираете изнутри. Что ты, что мама твоя. Она – ненавистью слепой, ты – сомненьями идиотскими.
– Они не идиотские… – Настя опустила взгляд.
– Самые что ни на есть идиотские, Настя. Хочешь, расскажу, как на самом деле было? Или тебе удобней с маминой версией жить, в нее и верить? Хочешь?
Настя застыла, не зная, что сказать. У нее было две версии – мамина, а теперь еще и версия Глеба. В какую верила она? Утром в одну, ночью в другую. А чаще всего ни в какую.
– Да.
– Отлично, – Антонина склонилась к столу, собираясь действительно посвятить внучку в то, что помнила, знала, понимала, принимала. Не успела – в дверь позвонили. – За солью, наверное, опять. А ты здесь сиди. Только попробуй сбежать – получишь по мягкому месту. Ремень дедушкин вон до сих пор на месте висит. Услышала?
Наста кивнула, а потом развернулась к окну, часто моргая. Нужно успокоиться. Когда бабушка вернется – нужно быть предельно спокойной и готовой слушать. Слушать, а еще понимать, отрицать или соглашаться.
Девушка встала из-за стола, подошла к подоконнику, провела пальцами по тюли, пытаясь дышать глубоко, ровно, медленно.
– Я на кухне буду, если что, – а когда Антонина Николаевна вернулась, младшая Веселова резко обернулась, чувствуя, как сердце подскакивает к горлу.
– Нет, – она обогнула стол с противоположной от вошедших стороны, собираясь юркнуть мимо двух застывших фигур, позорно сбегая.
– А ну стой, – сделать этого ей не дали – бабушка выставила руку, преграждая путь, а с другой стороны обойти Настя не решилась бы – с другой стороны стоял Глеб.
– Зачем? – Настя вскинула на него злой взгляд, сжимая кулаки.
Девушка не видела его около недели, а он уже будто осунулся, постарел, похудел. Наверное, сама она не лучше.