Настя непроизвольно всхлипнула, чувствуя, как в груди холодеет. То ли все дело в том, что описание получилось излишне красочным, то ли в том, что слишком активно работало ее воображение, но она очень хорошо представило, как ее Глеба сбили.
Чувствуя, что девушка сейчас просто сползет на пол, Марк придержал ее за плечи, усадил на кресло, сам сел рядом.
– Все хорошо будет, Настя. Врачи сказали, что помогут. Слышишь?
Она-то слышала, но отвечать была не в состоянии. Семь лет тому врачи тоже говорили, что помогут…
***
Через пятнадцать минут больница уже стояла на ушах. Сюда приехал Северов старший, тут же построив всех и вся. Приехал сам и грозился привести лучших хирургов, чтоб они занимались сыном.
Мужчину долго пытались успокоить, объяснить, что местные врачи уже заканчивают, все идет по плану, но успокоился он только тогда, когда своими глазами увидел сына – живого, пусть и через стекло окна в палату.
Входить к Глебу пока было запрещено.
– Множественные переломы, ребро порвало легкое, начала набираться жидкость, эту проблему мы устранили, а в остальном… Скорей всего сотрясение, в себя он еще не приходит, а теперь под анестезией, потому ждите…
Один из врачей, спасших Глебу жизнь, отчитался перед Северовым, чью руку до боли сжимала жена, а потом, стягивая на ходу шапочку, направился прочь по коридору. Задел плечом Настю, но даже не заметил этого.
Да и она не заметила… Подошла к стеклу, прислонилась к нему лбом, неотрывно глядя на замотанного, словно неваляшка, в бинты Глеба. Наверняка в палате что-то пищит, машина, качающая воздух, будто сама дышит, медсестра, которую почему-то пустили, вставляет в руку иглу…
– Все будет хорошо, Настя, не волнуйтесь, – на ее плечо опустилась тяжелая мужская рука – это снова был отец Глеба.
Она помнила, как когда-то, семь лет тому, именно этим же голосом, он предлагал маме помощь, компенсацию за утрату кормильца. Мама тогда выгнала его из дому, даже слушать не пожелав – не поверила, что в его словах есть хоть доля искренности, правды. Сама же Настя теперь могла только молиться о том, чтоб его слова оказались правдивыми.
***
– Зачем он полез туда, мамочка, ну зачем? – прошло три дня. Хуже Глебу не стало, лучше тоже. В себя он не приходил, от аппаратов его не отключали. Отец все порывался перевести сына в другой госпиталь, но врачи каждый день настойчиво рекомендовали не трогать больного. Все происходящее – в пределах нормы. Только с каждым днем эта норма все больше заставляла отчаяться.
Бедную Татьяну Северову, рвавшуюся дежурить у кровати сына днем и ночью. Настю, которой никто не мог запретить это делать, да и не пытались особо. Марка, который чувствовал себя виноватым в том, что друг так пострадал.
Даже Наталья, которая тоже теперь практически прописалась в палате Глеба, чувствовала, что отчаянье и нетерпение дочери передается и ей.
Именно так – в гипсе, без сознания, с иглой в вене, она увидела Имагина с близка впервые, после такой неожиданной встречи на пороге их квартиры. Чувствовала ли она себя отомщенной? Чувствовала ли радость из-за того, что как и ее Володя когда-то, человек, которого на протяжении долгих лет она считала виновной в его смерти, тоже находится где-то на грани жизни и смерти? Нет.
Она видела, как больно Насте, как дочь иногда не выдерживает, встает с кресла, подходит к его кровати, склоняется к самому уху, а потом, глотая слезы, начинает рассказывать о том, как любит, и умолять проснуться. И именно в это время, здесь, в больничной палате Глеба Имагина, Наталья осознала окончательно – счастье дочери для нее важней, чем собственная боль. И потому впервые, прекрасно осознавая, что делает, и искренне желая именно этого, пошла в церковь неподалеку, чтобы поставить свечу за здравие Глеба Северова, человека, которого ненавидела на протяжении семи долгих лет.
Там же она встретилась и с будущей свекровью своей дочери. Они узнали друг друга, Наталья кивнула Татьяне, та ответила так же, но подходить не стала ни одна, ни другая. Отпускать обиды нужно постепенно. И Наталья не была уверена, что хоть когда-то сможет отпустить свою окончательно, но она готова была пытаться.
– Он спас ребенка, Настюш, ее бы насмерть сбило, – обнимая дочь, старшая Веселова тогда долго укачивала кровинушку, слушая, как она попеременно начинает плакать, а потом успокаивается, выпрямляется, напряженно смотря на неподвижного Глеба, и через секунду снова утыкается в плечо матери, разражаясь новым потоком слез.
Это длилось уже три дня, и, что просто убивало, никаких четких прогнозов врачи не давали. Состояние стабильное. Это радовало их, но доводило до отчаянья остальных. Насте осточертела эта стабильность. Иногда даже хотелось его встряхнуть. Такого бледного, спящего, молчащего. Она сдерживалась из последних сил. Пока сдерживалась, а дальше?