Вот и сейчас невестка перевела на Антонину неуверенный взгляд.
– Говори, – а когда свекровь благородно позволила, сглотнула, опустила глаза на руки, сжимающие ручку сумки, а потом снова перевела на лицо матери мужа.
– Помните, те деньги…
– Какие? – Антонина приподняла бровь, искренне удивляясь. О деньгах они как-то раньше не говорили.
– Деньги, которые Володя… Которые Володе, то есть мне… ну…
– Володины деньги, – Антонина видела, что невестке тяжело подобрать слова, а потому решила упростить задачу.
– Да.
– Так что с ними? Почему вдруг вспомнила?
Наталья снова вздохнула, бросила взгляд на небо, провожая облака, посмотрела прямо на свекровь.
– Знаете, я их чуть не сняла. Когда уволили, нужны были деньги, не хотела, чтоб Настя нас с Андреем тянула. Мне не нравилось, что ей приходится допоздна пропадать, что она не высыпается, сама нервничает, волнуется. Я пыталась найти работу, а когда совсем отчаивалась, несколько раз собиралась пойти и снять те деньги. Простите…
Выпалив все на одном дыхании, Наталья снова уставилась на побелевшие костяшки. Призналась, и стало легче. Будто исповедалась. Но реакции ожидала не такой.
Не то, чтоб одобрения, но не того, что Антонина отвернется, вновь смотря на уток, хмыкнет пару раз, покачает головой явно своим мыслям.
– Дурочка ты, Наташка. Сорок лет, девке, а дурочка. – А потом посмотрит на нее. Не зло. Как на дитя малое. – Ты сейчас за что извинилась? За то, что собиралась своих детей накормить за счет своих же денег?
– Они не мои.
Отожествлять деньги с собой, Наталья не собиралась. Слишком они казались ей грязными.
– А чьи? Это ваши деньги, Наташ. Твои, Насти и Андрея. Это деньги, которые не вернут детям отца, а тебе мужа, но сделают вашу жизнь немного проще. Деньги, которые уже должны были сделать вашу жизнь проще. Его семь лет нет, Наташ. И ты семь лет не можешь их снять…
– Я их не сниму. Ни копейки. Раньше думала, что смогу, а теперь нет. Теперь у меня будет работа, и я сама смогу обеспечить своих детей.
– Ну и глупости, – Антонина пожала плечами, снова отвлекаясь от невестки.
– Глупости… – а Наталье стало обидно. За себя, что дурой обозвали, за Володю, чью жизнь оценили вот так – в национальной валюте. – Да почему же глупости? Он ведь и ваш сын!
– Мой, – во взгляде свекрови, которая вновь смотрела на Наталью, блеснула боль. – Мой сын. Единственный. Любимый. Был. А теперь его нет, зато есть внуки. И их нужно на ноги ставить, им нужно то, что мы себе позволить можем далеко не всегда. А то, что ты говоришь… Это гордыня, Наташенька. Гордыня, а не гордость. Какой смысл в этом твоем упрямстве? В чем твой пример детям? Никогда не прощайте? Живите, постоянно вспоминая и ненавидя? Не смейте идти вперед? Заройте себя там же? Не давая и шанса идти дальше?
Наталья молчала, ноздри зло раздувались, а в горле стоял ком. Антонине так и хотелось ее встряхнуть, а потом прижать к груди, чтоб выплакалась. Семь лет прошло, а она так и не смогла. До сих пор душит те слезы, злясь, отрицая, ненавидя.
– Ты же себя рядом с Володей зарыла, дурочка. Прямо там, по соседству, куда действительно когда-то ляжешь. А вокруг жизнь. Жизнь, Наташа! Тебе тридцать три было. Вокруг тебя столько хороших людей крутилось, а ты…
– Вы хотите, чтобы я вашему сыну изменила?
Антонина фыркнула, явно не оценив то, какой злостью блеснул взгляд невестки.
– Да он первый бы тебе сказал, чтоб хотя бы попыталась! Хотя бы попробовала еще раз счастье. Чтоб жила, Наташка.
– Мне было тридцать три, у меня на руках остались двое детей, мне было не до попыток…
– Тогда тебе было больно. Тогда тебе было сложно. Тогда тебе казалось, что ты больше никогда не узнаешь, что это такое – быть счастливой, а потом … Наташ, знаешь, что самое страшное? Прошло семь лет, а ничего не изменилось. Для тебя те деньги как были проклятыми, так и остались. Ты как не позволяла себе смотреть по сторонам, так и не позволяешь. Ты живешь своим горем. А ведь у тебя действительно дети растут. Вот вырастут они, и что? С чем ты останешься? Будешь ждать, когда они приедут? Раз в три месяца или даже реже? Я так живу два года, и знаешь, это ужасно. А тебе так – жизнь жить. Подумай, Наташа. Прошу тебя, подумай, что ты делаешь со своей жизнью.
– Я ею живу. Как умею.
Не поняла… Антонина покачала головой, сдаваясь. Она уже не впервые пыталась убедить невестку в том, что давно пора жить дальше. Чем-то увлечься, чем-то заняться, дать кому-то шанс. Она любила сына. Чтила память о нем, но еще слишком ясно видела, что Наташа сжирает саму себя. И это рано или поздно закончится крахом. Так нельзя. Вот только и эта попытка – как об стенку горох. Значит, будут следующие.