— А вы к кому? — остановил меня строгий милиционер на входе.
— К Валентину Васильевичу.
— К Сазонкину? Так вы что — журналист? — нахмурился страж порядка.
— А что — не похож?
— Не похож.
— А на кого похож?
Он осмотрел весь мой внешний вид — от ботов а-ля кроссинговые и штанов с карманами до безразмерной рубашки навыпуск и всклокоченных волос:
— Честно? На афериста. Документики давайте, журналист… И сумку откройте.
В этот момент появился Сазонкин:
— Это ко мне, Палыч! Пропускай.
— Да-а-а? Какой-то он подозрительный, Васильич. Точно — всё нормально?
— Это Герман Белозор. Читал про маньяка в «На страже Октября», м?
Лицо милиционера резко изменилось, и он с удивлением проговорил:
— Так вот ты какой, северный олень!
Я выдернул у него из рук паспорт и сказал:
— Сами вы — олень, — и зашагал к беззвучно смеющемуся Сазонкину.
Кажется, эта комнатка не была настоящим кабинетом Первого секретаря Центрального Комитета Коммунистической Партии Беларуси. Скорее сия клетушка напоминала кладовку: стеллажи с пыльными книгами и папками, прокуренный воздух, обшарпанный письменный стол, несколько стульев с протертыми сиденьями… Машеров сидел на краешке стола, в руках он мял сигарету. Вроде же бросил курить батька Петр? Или это байка?
Словно в ответ на мои слова, он щелчком пальцев отправил так и не прикуренную сигарету в полёт. Бумажный цилиндрик с отложенной смертью внутри ударился о стену и срикошетил прямо в мусорное ведро. Однако, могёт!
— Герман! — Машеров сделал пару шагов навстречу и протянул руку для рукопожатия. — Я уже весь издергался, если честно…
Петру Мироновичу было шестьдесят два года, но о старости, и тем более дряхлости и близко говорить не приходилось. Он не пил, уже — не курил, вел активный образ жизни, много бывал на свежем воздухе и вообще — выглядел отлично для своего возраста. Крепкий, импозантный мужчина. Волей-неволей на ум приходили образы «кремлевских старцев», и батьке Петру они проигрывали по всем статьям.
— Сам на нервах, Петр Миронович, — честно признался я, ответив на приветствие. — Не каждый день с людьми вашего уровня встречаюсь… Точнее — только с вами и встречался.
— А я — не каждый день встречаюсь с провидцами. Я вообще в провидцев и прочие подобные вещи не очень-то верил, до встречи с вами. Хотя на войне всякого навидался, да. Волей-неволей задумаешься… Ну, присядем?
Сазонкин сдвинул к столу табуретки, включил металлический электрочайник в розетку. Я оглядывался: паутина, облупленный потолок, лампочка без абажура…
— Зато — можно говорить без опаски, — улыбнулся Машеров.
Улыбка у него была приятная, но способность батьки Петра читать мысли напрягала. Чтобы как-то начать разговор, я достал из сумки папку и положил ее на стол.
— Вот, Петр Миронович. Это вам.
— Это то, о чем я думаю?
— Именно. Записал всё как можно более четко и понятно, в хронологическом порядке, со всеми подробностями, которые мне известны. Насколько я могу судить — вероятность всего, что связано с человеческим фактором — процентов восемьдесят — восемьдесят пять. А вот стихийные бедствия… По крайней мере, те, что я вспомнил — они будут. Произойдут, тут ошибки быть не может.
— Например? — Машеров смотрел, как Сазонкин разливает крепчайший чай по стаканам, колет сахар ножом в сахарнице.
— Например — семнадцатого мая сего года вулкан Сент-Хеленс, что в Соединенных Штатах, начнет извергаться. Будет сначала один взрыв, потом, двадцать пятого мая — второй. Погибнет что-то около шестидесяти человек. Среди них — фотограф Роберт Ландсбург. Фотоаппарат его найдут, пленку проявят, тело его — исчезнет, видимо — сгорит дотла. Ну, и чернохвостые медведи… То есть, нет — то олени чернохвостые, а медведи — обычные. Их тоже много помрет.
— Записал? — спросил Петр Миронович у Сазонкина.
Тот чиркал в блокноте карандашом, и, закончив стенографировать, кивнул.
— Ладно, это будет легко проверить. Да я и так — после Плесецка и той истории в афганском ущелье… Я ведь действительно уточнял, что там произошло — вы оказались на сто процентов правы. В общем — я вам верю. По крайней мере — верю в то, что вы не собираетесь вводить меня в заблуждение, и что вы вправду что-то такое знаете… Расскажите мне еще раз, как у вас это происходит? Ну, эти откровения? — Машеров стучал пальцами по ободку стакана, очевидно нервничая.
— Да какие откровения, Петр Мировнович? Я ведь не апостол Иоанн, чтобы у меня откровения были… Это что-то похожее на воспоминания. Что-то читаю, с кем-то общаюсь — и вспоминаю какие-то события, людей, ситуации, и вдруг понимаю — этого ведь еще не случилось! А потом оно начинает сбываться… Иногда это мелочи, как, например, с морёным дубом на дне излучины Днепра — я вот так вот вспомнил, прямо вживую представил, как будто некие типы околокриминальной наружности цепляют корчи со дна тросами и тракторами вытаскивают драгоценную древесину на берег, чтобы потом продать за рубеж. Ну, и дал наводку Волкову.