Ну, и попаданчество это чертово играло в заднице. Не так, чтобы очень много, но кое-чего из Афганской эпопеи я помнил, и процентов двадцать из этого произошло как раз в нынешнем 1980 году… И это можно было использовать! Если начало военной кампании будет успешным, если душманы огребут сразу — может быть, всё пойдет иначе? По крайней мере — попробовать стоило.
К тому же — было у меня наитие, некое предчувствие — я не умру там, в тех пустынных горах. Мои дела здесь не кончатся этим летом. А когда — кончатся?
Эта мысль порождала мерзкий холодок где-то в районе солнечного сплетения.
Глава 9,
в которой Тася улетает, Сазонкин стращает, а пассажиры дают жару
— Ты сразу позвони, как станет ясно с этой твоей командировкой! — она привстала на цыпочки и заглянула мне в глаза. — Не пропадай, слышишь?
— Не пропаду. А если и пропаду — найдусь. Даже не сомневайся! Помнишь, что ты про котов говорила? Они дорогу к дому с любого расстояния находят. А мой дом там, где ты, ага?
— Ага! — Тася несмело улыбнулась. — Адрес-то помнишь?
— И мурманский, и минский. А если что — вообще буду писать Пантелевне, а она тебе уж перешлет. Но, в конце концов — Ташкент или там Бишкек… То есть — Фрунзе, конечно, Фрунзе — это ж не дальний свет, не Папуа-Новая Гвинея, в конце концов! Ничего не случится. Ты, главное, на Олимпиаде там поосторожнее, а то понаедут всякие горячие кубинские идальго и мощные африканские принцы — и украдут мою валькирию!
— Ой, ну какие идальго и принцы? У каждой красавицы должно быть свое чудовище. Ты — моё любимое чудовище, Белозор! — она потянулась ко мне, быстро поцеловала, а потом подхватила чемоданы и побежала к стойке регистрации. — В следующий раз уже встретимся, чтоб не расставаться, так и знай!
Зазвучал голос диспетчера, который объявлял о завершении посадки на рейс Минск-Мурманск, изящная фигурка Таисии мелькнула в дверях терминала. Она обернулась, послала мне воздушный поцелуй, я в ответ помахал рукой, а потом долго еще стоял посреди холла в нерешительности.
Там, на автомобильной стоянке, меня поджидала черная «Волга» с Сазонкиным внутри. Старому гэбисту я мог сказать спасибо хотя бы за то, что он не велел меня «держать и не пущать» до того, как Тася улетела домой. А как же без этого? Я нынче превратился в ценный ресурс, настоящий кладезь полезных сведений для родного государства. Ну, ладно, не совсем для государства. Конкретно — для тех кругов внутри советской или там — партийной элиты, которые ориентировались на Машерова. И, при всем моем безграничном уважении к батьке Петру, расположиться до конца дней своих на какой-нибудь уютной дачке под присмотром психиатров и писать мемуары о будущем мне не улыбалось. Вряд ли Петр Миронович сам отдал бы такой приказ — не того склада он человек. А вот Сазонкин… Этот — мог бы.
Валентин Васильевич собственной персоной уже ожидал меня у машины, рядом с ним — двое из ларца одинаковых с лица, в плохих костюмах и с безразличными взглядами рыбьих глаз.
— Ты ведь не думал, Белозор, что всё будет так просто?
— Вы ведь не думали, Сазонкин, что всё будет так просто? — в тон ему проговорил я.
Он озадаченно глянул на меня:
— Поясни.
— Есть простая истина: не стоит складывать все яйца в одну корзину. Если я не буду своевременно размещать объявления в кое-каких газетах и не буду совершать неких ритуальных действий с определенной регулярностью — папочки типа той, что я передал Петру Мироновичу, отправятся по адресам, — блефовал я отчаянно, тем более, что в этом блефе была и доля правды.
— Ты угрожаешь, что ли? — поднял бровь он, а потом сделал жест рукой, отправляя опричников подальше, чтобы не слушали.
— Ни капельки, — поиграл желваками я. — Констатирую факт. Мне совершенно и феерически наплевать на заокеанских ублюдков, я по их поводу никаких иллюзий не питаю, не переживайте. Прожуют и выплюнут. Так что ничего им от меня не перепадет. Но есть ведь всякие-разные условно нейтральные страны… Например — Югославия, такая довольно симпатичная федеративная республика, при всём неоднозначном отношении к Йосипу нашему Брозу, который Тито. Я ведь Родину люблю, на самом деле. Русский язык люблю, людей наших, даже социализм — и тот мне по душе гораздо больше, чем власть монополий и транснационального капитала. Но не настолько сильно мне всё это нравится, чтобы ради Родины и всего прочего пожертвовать возможностью прожить полную и интересную жизнь. Какая разница — кто меня прожует и выплюнет, наши или заокеанские? Мне бы как-нибудь сочетать бескорыстное служение Отечеству с воздухом свободы, знаете ли… А то ведь приметесь лампой мне в морду светить, ругаться скверно, рукава еще засучите, подобно приснопамятному Солдатовичу, вафельным полотенцем обзаведетесь… А потом локти кусать будете — как это перспективные технологические разработки и месторождения у наших южных или там — северных соседей оказались? Не, не, Валентин Васильевич, вы меня, конечно, можете избить до полусмерти и стращать карами для родных и близких — но уверенности у вас никогда не будет. Получите вы себе сломанного и униженного Белозорчика, жалкого недочеловека, вместо сознательного и ответственного соратника… А всё почему? Потому что передавили в своё время. И толку с такого провидца, которому веры нет? Вот будучи при чинах и великих званиях, например, поспособствуете вы тому, чтобы вся мощь отечественной вирусологии была направлена на разработку вакцин от определенной группы вирусов летучих мышей, а окажется — пандемия грянет из-за бактерий, которые найдут наши полярники во льдах Антарктиды… Потому что отчаялся я и крышей поехал, под вашим давлением, м? И не сказал вам истинную правду, а сбрехать решил.