На удивление, никто мне мешок на голову не надевал и хлороформом не травил, чтобы утащить в кровавые застенки. Значит — лёд действительно тронулся, и в Афган я всё-таки полечу! Или поеду — как Родина прикажет.
Сел я в автомобиль и поехал — в сторону Бобруйска. За этот короткий отпуск я как-то привык к тому, что рядом сидит Тася, и потому ловил себя на том, что нет-нет, да и поглядывал на пассажирское сиденье. Вот же — прикипела моя душа к этой северяночке…
На выезде из столицы у бетонного навеса остановки у Шабанов стояли автостопщики. Проехать мимо с пустым салоном? Это стало бы настоящим скотством с моей стороны. А потому я притормозил, открыл дверь и крикнул:
— Я на Гомель! Есть попутчики?
Люди пришли в движение и как-то на удивление нерешительно двинулись к машине.
— А сколько возьмешь? — спросила бабуля в белом платочке.
Я принюхался:
— Пирожком угостите? Полезайте в машину, бабушка, довезу в лучшем виде!
— Храни тебя Боженька, сынок, храни тебя Боженька! — она мне сразу понравилась, эта пенсионерка.
Следом за ней сунулся какой-то мужичонка в картузе, лет эдак шестидесяти.
— До Осиповичей добросишь?
— Доброшу.
— За полтину?
— И без полтины. Давайте, только бабуле не мешайте, открывайте дверь с другой стороны.
А на переднем сидении вдруг возникла еще одна пассажирка. Точнее, сначала появился её бюст, потом — рыжая, мелким бесом завитая прическа, потом креп-жоржетовое платье лимонного цвета, алые туфли и телесного цвета чулки. Господи Боже, чего она забыла тут, в этих Шабанах, эта грация? Если бы меня спросили как выглядит валютная проститутка — я бы описал нечто подобное. Бывает же такое! Я думал, губы уточкой, агрессивная боевая раскраска, манеры сексуально озабоченного паралитика и мода растягивать гласные появились гора-а-аздо позже. Ан нет!
— Вы говорили, что едете в Светла-а-а-агорск? — пропела она.
— В Гомель! — не стал уточнять про Дубровицу я.
— Но мне нужно в Светл-а-а-агорск! — настаивала грация.
Мордочка у нее была симпатичная, годков ей было около двадцати, бюст — размера эдак четвертого, но этих аргументов явно не хватило бы для того, чтобы заставить меня сделать крюк в сотню километров или больше.
— Высажу вас в Гомеле, если хотите — поедете в Светлогорск автобусом.
— Но я не хочу а-а-а-автобусом! — заявила она.
— Залепи своё дуло, — сказал мужичок в картузе. — Или вылезай, или сиди молча. Сказано — до Гомеля, значит — до Гомеля.
Грация закинула ногу на ногу, и получилось это у нее в семьсот раз менее изящно, чем у Таси. Хотя ножки у этой пигалицы были в целом ничего, но пялиться на них мне совершенно не хотелось. Мне хотелось, чтобы она вышла нахрен и дверь с той стороны закрыла.
— Ну, в Гомель та-а-а-ак в Гомель, — милостиво согласилась обладательница рыжих кудрей, открыла свою сумочку, и принялась орошать себе шею духами.
— Господи Боже! — сказала бабуля. — Сынок, ты окошко откроешь?
Я открыл окошко, взялся за рычаг коробки передач, и «козлик» плавно тронулся с места.
Грация взялась поправлять себе макияж, при этом бесцеремонно попытавшись повернуть в свою сторону зеркало заднего вида, но, наткнувшись на мой свирепый взгляд, воспользовалась маленьким зеркальцем из сумочки.
— Возьми пирожок, сынок, храни тебя Боженька! — проговорила бабушка. — А ты, внучка, чем на лице-то вазюкать, покормила бы благодетеля нашего!
— Ничего-ничего, — я протянул руку и взял пирожок. — Я и сам справлюсь.
Пирожок был отличный, с картошкой и грибами. Так что я ехал, жевал и прислушивался к разговору, который завязался сзади между мужичком в картузе и бабулей в белом платочке.
— А что это вы, женщина, всё Боженьку вспоминаете?
— А как его не вспоминать? Куда без него-то? Вот, и машина так вовремя остановилась, и дождь начаться не успел!
— Ну, я-то атеист, слава Богу! — на этом моменте я едва не рассмеялся. Где-то я такое уже слышал! — Машина остановилась благодаря доброй душе — водителю. И тому, что родители его хорошо воспитали. А Боженька тут совершенно ни при чем!
Черные тучи догнали нас примерно через полчаса, дождь зарядил такой, что дворники не справлялись. Потоки воды с небес лупили по крыше, заливали проезжую часть, волнами расходились в стороны, рассекаемые колесами «козлика». Окошко я закрыл — в салон захлестывали струи дождя.
— Страсти-то какие, Господи! — мелко крестилась бабушка. — А далеко ли до Пуховичей?