– Ну, – Люба, язвительно улыбаясь, искала черты привлекательности в ботанике, вытиравшем стёкла поднятых с асфальта треснувших очков. «Рослый, молодой, не жирный – это плюс. Тютя, размазня, нищий, судя по одежде и особенно обуви, – это минус».
– Что, простите? – он, наконец, напялил на нос перекосившиеся очки.
– Вы нарочно, или так, от задумчивости? – «А он всё-таки ничего. Наверно, и в штанах кое-что имеется». – Я, видите ли, шёл…
– Шёл, он, видите ли. И чуть не сшиб под троллейбус бедную девушку. – «Очень даже ничего!»
– Простите, задумался… простите.
– Ну, и чего стоим? Помогите дойти до скамейки. Я ногу ушибла, – соврала Люба и захромала, придерживаемая неуклюжим молодым человеком. – И как нас зовут? – девушка кокетничала, но придерживавший её парень не замечал этого.
– Кого «нас»? – молодой человек недоумённо посмотрел по сторонам.
– Вот балда. Нас это значит вас. Неужели не понятно? – Ну… Понятно… конечно, теперь понятно, – парень оправил пиджачишко, явно не по росту, и представился, поправив пальцем очки на переносице:
– Рома… Э… Роман Зюлькинд, – и добавил, явно нервничая: —К вашим услугам, – лицо его сделалось красным, а глаза смотрели на обувь.
– Зюлькин? – Люба не сдержала смех.
– Зюлькинд… Фамилия.
– Интер-ресная фамилия. Швед?
– Кто?
– Ты. Швед? С такой-то фамилией.
– Я гражданин России… но… если честно, то да… я… еврей… – Рома краснел и пыхтел. Ему явно понравилась высокая блондинка. Он не знал, как себя вести, но и не пытался уйти. Да ему бы и не позволили.
– Ну, что ж, Рома Зюлькин…
– Зюлькинд, – поправил он Любу.
– Мне больше ндравится Зюлькин, – дама подмигнула Роме большим ярко накрашенным глазом и звонко засмеялась. Придётся тебе проводить даму до дому. А?
Рома совсем растерялся, поёжился, опять поправил кривые от падения очки и мямлил что-то про аквариумы, работу и вообще…
– Никаких отговорок. Натворил – отвечай.
– Понял, – он привык подчиняться. Ему нравилось, когда дают задание, а он уж выполняет, не совсем и далеко не всегда задумываясь, зачем.
Через полчаса Рома, сидя за столом у Любы дома, прихлёбывал сухое вино и закусывал бутербродом с сырокопчёной колбасой, что малосочетаемо, но вкусно. Люба, в хорошем расположении духа, кружила вокруг и предлагала новому другу то выпивку, то закуску, не забывая при этом весьма откровенно прислоняться упругим бюстом к Роминому плечу, отчего Зюлькинд краснел и не мог проглотить кусок.
– Так, говоришь, за рыбками присматриваешь?
– Нет. Ну, в общем – да… Но не присматриваю, а как бы это… Провожу наблюдения и вывел интересную теорию и закономерность. Так называемый рыбий мир, простите за не совсем уместное сравнение. Похож очень на наш… ну человеческий. То есть, – он зажмурился, замотал головой, – нет, не совсем так. Просто многие законы, или условности нашего сосуществования очень сходны с их, рыбьим социумом! Представляете?
– Ой! Удивил бабу толстым хреном! Я давно знаю – люди как звери. А рыбы? Те же звери. Вон у нас в деревне, когда к бабке еду. Да что ты! В стаде коров, ещё одно там осталось в агрохолдинге. Такие законы. Ого! Есть и вожак, и приближённые тёлочки, и смотрящие и… короче – как у нас. Тоже мне, открытие сделал.
– Да, Люба! – вздохнул Роман. – Я знаю, порой народная мудрость и наблюдательность могут привести к замечательным открытиям, – он захмелел, и ему было хорошо.
– Эти открытия каждый пацан в деревне знает. А вот бычков племенных – маловато, – девушка вздохнула. – Как и у нас… – И она погладила Зюлькинда по ноге выше колена…
Многое что мог себе представить Рома Зюлькинд в этой жизни. С фантазией у него было в порядке. Но такого! Он лежал голый на большой кровати и смотрел в потолок, соображая – в раю он или ещё на земле. Мама не рассказывала ему, читая Агнию Барто и Чуковского, что есть женщины которым «это» нравится. Рома был искренне уверен, что всем женщинам противна даже мысль об «этом». Он тайно, запершись в туалете, листал затёртые глянцевые журналы, наводнившие одну шестую часть суши в девяностые, и проповедовавшие свободные отношения, отвлекая жителей разорённой страны от повседневных невзгод. На листах журналов красовались дамы в таких позах и с такими формами, что Рома не мог уснуть. Позже, уже в двухтысячных, он, ещё совсем пацан, экономя на всём, включая еду, купил видеомагнитофон, и, застывшие глянцевые картинки ожили, лая на немецком языке и возбуждая молодой организм вздохами, криками и откровенными сценами ожившей Камасутры. Потом интернет с его вседозволенностью. Но то журналы и фильмы, да ещё западные. А тут вдруг такое и наяву! Люба была великолепной любовницей – и это во-вторых, а во-первых, Рома не знал, что он сам на всё происшедшее здесь только что способен. Да, откровенно, сравнивать было не с чем. Любаня стала его первой женщиной. Он лежал и твёрдо решил – женюсь! Люба плескалась в душе и, улыбаясь своему отражению в зеркале во всю дверь, удивлённо кивала головой. «Надо же. Такой тютя, а каков кобелино! Надо запрягать, пока в свободном выпасе. Если не врёт, конечно!»