— Когда это произошло? — я имел неосторожность прервать его воспоминания своим вопросом.
Он явно сбился с мысли и виновато пожал плечами.
— После похорон сестры? — пришлось задать наводящий вопрос.
— Конечно, — его кивок был более чем утвердительным.
— Итак, к вам подошел человек.
— Да, такой высокий мужчина. Он сказал… — лицо Колмыкова сморщилось, словно потерявшее влагу яблоко, было похоже, что он вот-вот расплачется. — Он сказал, что хорошо знал мою сестру и у него есть ко мне разговор, — припомнив такую подробность, Колмыков раскрепощенно вздохнул, лицо разгладилось.
— До этого вы его где-нибудь видели?
— Кажется, нет.
— И что же он вам поведал?
— Он… Он сказал, что знает, кто убил Марину. Он пообещал мне показать его. Нет, ошибаюсь, показать, где он живет, — Колмыков говорил медленно, и в этой медлительности выражались, возможно, те запредельные усилия, которые он прилагал, дабы вызволить истину из-под наслоений бредового, но отпечатавшегося в памяти как нечто реальное. На его висках даже появилась испарина.
— Может быть, присядем? — обеспокоенно предложил я.
— Нет-нет, так лучше думается, — отказался он.
— И он вам показал дом и квартиру, где жил предполагаемый убийца? — я вновь пришел ему на помощь наводящим вопросом.
— Не помню. По-видимому, показывал, — Колмыков сильно разволновался и даже стал слегка заикаться. — Далее у меня что-то обрывочное и неясное. Вроде в квартире был… Труп в постели… В руке… В руке у меня нож… Нет, боюсь опять ввести вас в заблуждение.
— Вы успокойтесь. Не вспомните — ничего страшного, — я заозирался по сторонам: могла потребоваться помощь врача. Стало как-то не по себе: в своем стремлении как можно быстрее установить истинное положение вещей я мог спровоцировать обострение болезни.
Добрую минуту прошагали молча. Я то и дело посматривал на Колмыкова, стараясь определить его душевное состояние. Судя по исчезнувшей с лица бледности, к нему возвратилась уравновешенность.
— Если можно, еще один вопрос, — я стал более осторожным.
Несколько судорожный кивок означал согласие.
— Вы сможете описать внешность того человека с центрального рынка?
— Высокий, — начал он и осекся.
— А лицо?
— Не помню, — виновато признался он и прерывисто вздохнул, будто обиженный на что-то. — В то время все лица были для меня одинаковыми: унылыми и серыми. Хотя, — он на мгновение приостановился, — я запомнил его голос, он у меня в голове, словно на магнитной ленте записан, а вот внешность не запечатлелась.
— В его голосе не было чего-то характерного, допустим, хрипотцы, заикания или еще чего-то?
— Нет, голос как голос, обыкновенный, хотя… — Колмыков вновь приостановился. — Он иногда повторял, как кажется, любимую фразу… Нет-нет, — протестующе замотал он головой и растер пальцами виски. — Нет, не уверен, что она принадлежит ему, хотя звучит его голосом.
— Что за фраза? — поспешил я на помощь, чтобы прекратить его терзания.
— «Ловкость рук и никакого мошенства».
Теперь настал мой черед приостановиться. Подобное я уже слышал. Если исключить из этого совпадения все случайное, то тогда изречение могло принадлежать одному и тому же человеку: Иннокентию, Кеше, Ловчиле. А из этого следовал вывод о его возможной причастности хотя бы к одному из убийств. Но как выйти на него, имея о нем столь скудные данные? Одно обнадеживало: стало известно место его пребывания — это центральный рынок. И тут мне пришла в голову стоящая идея.
— Вас, видимо, в ближайшие дни выпишут? — спросил я.
— Ну да, обещали, — подтвердил он.
— У меня к вам просьба, вы вправе отказаться, но я думаю, вы тоже заинтересованы в установлении истинного убийцы вашей сестры.
Впервые за время нашего разговора в его поведении проявилась импульсивность: он схватил меня за руку:
— Конечно-конечно, располагайте мною.
— Нам с вами необходимо побродить по центральному рынку. При встрече вы наверняка признаете его.
После моего предложения, явно неожиданного для него, он пребывал в замешательстве недолго. Слова, произнесенные им, правда, не совсем уверенно, означали согласие:
— Пожалуй, попробую.
XIII
В мире существуют силы взаимного притяжения, способные сделать в одночасье совершенно незнакомых людей близкими и открытыми друг другу. Нечто подобное произошло и у нас с Жанной. Наше суммарное общение едва ли выходило за рамки суток, но в отношениях между нами не осталось места недомолвкам, скрытости, будто мы встречались уже не один год. Между нами стояло возвышенное взаимное расположение, готовность угодить и даже пожертвовать чем-то, лишь бы доставить удовольствие другому. Я заметил во время наших нечастых прогулок, что на нас обращали внимание. Это означало одно: мы смотрелись красивой парой. Конечно, не только наши внешние данные играли свою роль, а та одухотворенность, что присутствовала на наших лицах. Та самая одухо-творенность, источником которой, несомненно, была поселившаяся в наших сердцах любовь.