Впрочем, я со временем и так становился достаточно влиятельной персоной в Мексике, совершенно не пытаясь для этого хоть что-либо сделать. И в самом деле, за те несколько недель, которые я провел в Мексике, я стал обладателем многого из того, ради чего большинству людей приходится вкалывать всю жизнь. Та же карточка бесплатных воздушных полетов, шикарная квартира и, главное, то, что является для каждого мексиканца истинным символом высокого общественного положения, — прямой доступ к семье президента.
Какое-то время я, как челнок, перемещался из своего нового дома в другие страны и обратно, выполняя взятые на себя обязательства. Хотя у меня никогда не было постоянного местожительства с тех пор, как я уехал из Израиля в 1972 году, но все же, прилетая в аэропорт Мехико, носящий имя Бенито Хуареса, у меня было чувство, что я возвращаюсь домой. Правда, один раз в декабре 1976 года, когда я прилетал сюда на инаугурацию президента Лопеса Портильо, я испытал совершенно иные чувства. Со мной, уже начиная с трапа самолета, обошлись как с самым высоким гостем. Никогда не забуду, что я ощутил в тот момент, когда Манси выделила меня из толпы приглашенных на церемонию и приветливо помахала мне со своего места, которое находилось рядом с человеком, вступавшим на самый высокий пост в стране.
Вскоре после того, как президент и его семья переехали в Лос-Пинос, я был вновь приглашен туда, чтобы встретиться с кабинетом министров и продемонстрировать им свои способности. В тот день я лично познакомился со всеми, кто находился в высшем эшелоне власти в Мексике. Мне дали ясно понять, что я нахожусь на особом положении и в любой момент могу получить все, что мне потребуется.
Однажды под утро мне приснился тревожный сон. Где-то вспыхнул сильный пожар, и у меня возникло ощущение, что рядом с ним находится Лопес Портильо и он в опасности. Я немедленно позвонил Пепито, рассказал ему об этом сне и умолял принять необходимые меры предосторожности. Мне кажется, что он не воспринял мои слова серьезно, хотя и передал их отцу. На следующий день сильнейший пожар случился в зале, где с минуты на минуту должен был выступать президент. На Пепито этот эпизод произвел очень большое впечатление. Думаю, гораздо большее, чем все мои демонстрации сгибания металлических предметов и чтения мыслей на расстоянии.
В другой раз мне самому предоставилась возможность продемонстрировать свои возможности президенту. Одним из любимых занятий президента на отдыхе была стрельба из лука на лужайке в Лос-Пиносе. И как-то раз он спросил меня, смогу ли я, используя свои телепатические средства, направить стрелу точно в яблочко мишени.
«Я, естественно, не смету сделать это никаким другим способом, так как никогда не брал в руки лук и стрелы, — признался я честно, — и даже не умею их правильно держать». Но тем не менее я принял предложение президента, как и всегда, когда я оказываюсь перед брошенным мне вызовом, и поэтому ответил: «Попробую».
Взяв лук и стрелы, я попытался использовать всю силу концентрации, на которую был способен. Мои мысли неожиданно вернули меня к тем школьным дням, когда я вдруг стал достаточно известным баскетболистом в своей школе. Вообще-то я был плохим игроком, несмотря на приличный рост, но со штрафных я мог точно забрасывать мячи в корзину раз за разом. В игре же у меня это получалось только при условии, если никого из соперников не было рядом. Ясное дело, что я был практически бесполезным игроком в школьной команде.
«Бжик» — стрела попала прямо в центр мишени. Я был удивлен не меньше, чем президент, хотя подобные случаи у меня случались и раньше в кругу моих самых близких друзей. Удивительно, но на них они производят гораздо более сильное впечатление, чем все то, что я делал для публики или в лаборатории, где мне всегда кажется, что найдется человек, который обязательно скажет, что Ури Геллер — мошенник. Я мог бы все оставшееся место в книге уделить перечислению подобных случаев, если бы, конечно, мне удалось их вспомнить. Но лучше я расскажу о некоторых из них по ходу повествования.
Что же касается Манси, то мне не нужно было ее ни в чем убеждать. Мы стали самыми настоящими друзьями, и она, не таясь, рассказала мне о своих очень личных переживаниях и беспокойствах, которых, несмотря на богатство и положение, она имела предостаточно. Как и всем, ей нужен был человек, которому она могла бы довериться, и поэтому неудивительно, что постепенно стали расти слухи о том, что я стал для нее больше, чем просто друг семьи.
Я не мог осуждать сплетников. Мы с Манси, действительно, всегда появлялись открыто, и потом, где бы она ни была, ее всегда окружали представители прессы и официальные фотографы. Так что вряд ли какие-то отношения могли бы быть столь открытыми, как наши. Нам, я считаю, еще повезло в том смысле, что мексиканская пресса относится к своим государственным деятелям с гораздо большим уважением, чем это принято в большинстве других стран.
Когда мы ходили в ресторан, — а было это регулярно — Манси просила ресторанных музыкантов сыграть одну из романтических «мариачи» или нашу с ней любимую песню, в которой были такие слова: «Мы живем, как хотим…» В такие минуты она сидела не сводя с меня глаз, как будто хотела сказать всему миру, что любит меня. Однажды вечером я почувствовал, что она заходит слишком далеко.
«Послушай, Манси, — сказал я. — Если ты хочешь, чтобы я всегда был с тобой, то должна перестать вести себя подобным образом».
В тот вечер, мне показалось, было особенно много любопытных взглядов, которые кидали в нашу сторону люди, сидевшие за соседними столиками.
Ее ответ был типичен для нее: «Меня это не волнует. И ты не спорь с Манси».
Однако она знала, где находится та черта, которую нельзя переступить, потому что слишком гордилась своей семьей, положением мужа и страной, чтобы пойти на неоправданный риск и большой скандал. Став первой леди государства, она энергично, со свойственным ей энтузиазмом взялась за свои новые обязанности, особенно в области милосердия. И считала, что имеет право отдохнуть и расслабиться после тяжелого рабочего дня, что она и делала.
Однажды она пригласила нас с Шипи составить ей компанию в полете на президентском «Сабрелайнере». Тогда мне вообще нравилось летать, а тут к тому же представился столь редкий шанс. Во время полета я решил поговорить с пилотами.
«Вы знаете, — заметил главный пилот после того, как перечислил некоторые технические детали, — эти самолеты были построены по принципу истребителей. Я слышал, что американские летчики делают на них сложные фигуры высшего пилотажа, например бочку».
Я подумал, что было бы неплохо для развлечения попытаться выполнить эту фигуру сейчас, но пилот сказал, что это строжайше запрещено летными правилами. Тогда я вернулся на свое место рядом с Манси, которая записывала в блокнот тезисы для своего очередного публичного выступления, и подождал, пока она не сделает паузу и не взглянет на меня.
«Как бы тебе понравилось, если бы самолет сделал в воздухе бочку?» — спросил я ее. Она удивленно посмотрела на меня, и я объяснил ей, что это значит.
Манси тут же загорелась этой идеей. «Давай попробуем!» — не раздумывая, сказала она.
«Это твой приказ командиру?» — спросил я.
«Да. Пусть выполняет любым способом», — ответила она нетерпеливо. Я передал ее приказ, которому старший пилот был вынужден подчиниться. Он стал постепенно поднимать нос самолета вверх. Вдруг моторы «Сабрелайнера» стали переворачиваться на спину, что, я думаю, ну никак не предполагалось создателем этой машины. Манси, как и мне, очень понравился этот эксперимент, и на обратном пути экипаж предпринял вторую попытку, во время которой я заметил, что один из пилотов решил использовать предоставившуюся возможность, чтобы преподнести нам урок физики: до начала исполнения фигуры он взял полный стакан воды и держал его до конца эксперимента. Ни одна капля не вылилась из стакана.