Я бросаю свою хоккейную сумку на тротуар, и она приземляется с глухим стуком. Скрещивая руки на груди, я бросаю на него мрачный взгляд.
— Продолжай. Поделись своими мыслями.
Он встречается со мной взглядом.
— Ты паникуешь за воротами.
Осуждение режет меня, как тупой нож.
Обычно я бы спокойно восприняла это, впитала критику и рассматривала бы ее как конструктивную, не позволяя ей так глубоко ранить меня. Но он повторяет то же самое, что и Фэрли, а это последнее, что мне сейчас нужно.
Теперь уже двое мужчин говорят мне, что я отстой за воротами?
— Когда на тебя оказывают давление в чужой зоне и нет другого выбора, ты должна автоматически уводить шайбу к дальней стороне ворот, — говорит Райдер, когда я не отвечаю. — Вместо этого ты паникуешь и пытаешься делать плохие передачи, и тебя перехватывают. Что и произошло в третьем периоде.
Думаю, он мне больше нравится, когда молчит.
Мои челюсти сжимаются так сильно, что коренные зубы начинают пульсировать. Игнорируя его грубую оценку моей отстойности, я разжимаю челюсть, чтобы спросить:
— Зачем ты на самом деле здесь?
В его темно-синих глазах мелькает что-то похожее на дискомфорт. Я ожидаю, что он будет тянуть время или вообще не ответит, но он удивляет меня своей прямотой.
— Твой отец был вчера на нашей тренировке.
— И что?
Райдер снова поправляет поля своей кепки.
— Он сказал, что каждое лето проводит лагерь "Хоккейных королей". Я надеялся...
— О, черт возьми. — Я точно знаю, к чему это ведет, и это бесконечно раздражает меня. — Серьезно? И ты туда же?
— Что?
Я беру свою сумку и перекидываю ремешок через плечо.
— Ты знаешь, сколько парней приставали ко мне за эти годы, просто чтобы быть поближе к моему отцу? Это не первое мое родео.
Я качаю головой, проглатывая растущую враждебность. Но я скажу, по крайней мере, Райдер прямо об этом говорит. Он не пытается пригласить меня на ужин, где он будет держать меня за руку и шептать ласковые слова, а потом попросит об одолжении.
Не смотря на все мои усилия, это горькое чувство всплывает наружу. Я и так была в плохом настроении до того, как он застал меня врасплох, а теперь чувствую себя в тысячу раз хуже.
— Я знала, что ты придурок, но это новый уровень. Ты появляешься здесь, оскорбляешь мою игру, а потом хочешь использовать меня, чтобы подобраться к моему папе?
Он пожимает плечами в своем фирменном жесте.
— Что?
— А ты как будто его не используешь?
Я напрягаюсь.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мы занимаемся в здании под названием Центр Грэхема. — Он смеется без особого юмора. — Если это не кумовство в действии, то я не знаю, что это такое.
Мои щеки пылают. Я знаю, что они краснеют с каждой секундой.
— Ты намекаешь, что я не смогла бы сама поступить в Брайар?
— Я говорю, что ты хороша, но я уверен, что твоя фамилия уж явно не мешает.
Я изо всех сил пытаюсь успокоиться. Дышу глубоко.
Тогда я говорю:
— Пошел ты.
И ухожу, потому что я полностью закончила этот разговоро. Я не собираюсь его развлекать.
Он не идет за мной, и я закипаю, когда через минуту сажусь в автобус команды.
Райдер ошибается. Брайар — и полдюжины других крупнейших хоккейных университетов — умолял меня поступить не из-за моей фамилии. Они хотели заполучить меня, потому что я хороша. Нет, потому что я великолепна.
Я знаю что я великолепна.
Но это не мешает плотине неуверенности прорваться, а потоку сомнений просочиться в мою кровь.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ДЖИДЖИ
Растянулась на ковре
За мной все еще тянется темная грозовая туча, когда я возвращаюсь домой пару часов спустя. Потом я замечаю два огромных чемодана посреди общей зоны, и мое настроение поднимается.
— О Боже мой! — кричу я. — Ты дома?
В дверях появляется Майя Белл, сверкая своей ослепительной белозубой улыбкой.
— Я приехала! — кричит она очень драматично, прямо в стиле Дианы.
А потом мы обнимаем друг друга в одном из тех дурацких объятий, когда ты еще вроде как танцуешь и раскачиваешься так сильно, что чуть не падаешь.
— Что ты здесь делаешь? — Радостно спрашиваю я. — Я не ждала тебя раньше воскресенья.
— Мне стало скучно на Манхэттене. Плюс моя мать сводила меня с ума. Мне нужно было немного тишины и покоя.
— Черт возьми, она, должно быть, была просто невыносимой, если из всех людей именно ты жаждешь тишины.
Майя не, и я повторюсь, не тихий человек. Это не значит, что она неприятно громкая. Она просто разговорчивая.
— Мама решила, что хочет найти мне мужа или жену, и я не имею права голоса в этом вопросе, — объясняет Майя, закатывая глаза.