— Не берет… — пробормотал Сергей, нюхая водку: не выдохлась ли? — Повторим…
Но, повертев бутылку в руках, убрал обратно в холодильник, поняв: бесполезно. Бесполезно. Нельзя пить с горя. Не поможет.
Почему-то стало очень важно посмотреть на Дашку. Вот прямо сейчас, сию минуту, просто так. Увидеть взлохмаченные прядки русых волос, торчащие из-под одеяла, услышать ее мирное сопение и мурлыканье кота. Убедиться, что с нею все в порядке, хоть на мгновение погрузиться в спокойный, благополучный мирок.
Тихо отворив дверь, Сергей заглянул в комнату сестры. Уютно горел ночничок, отбрасывая бледный круг оранжевого света. В этом круге на полу, раскинув руки, лежала Даша. Глаза девушки были закрыты, грудь едва заметно вздымалась в ровном дыхании. Рядом, нахохлившись и распушив шерсть, поджав под себя лапы, дремал Мурза.
На губах сестренки блуждала слабая улыбка, вдруг ошпарившая Сергея ужасом: так она напомнила выражение другого, мертвого, лица…
Шепотом выругавшись, он бросился к сестре.
Милан, год 1135 от рождества Христова
Дом графа делла Торре снова был погружен в уныние. Снова фра Никколо служил мессы во исцеление, мессэре Чиприано хмурился и советовался с астрологом, пытаясь поставить диагноз больному, а слуги и рабы пугливыми стайками собирались в коридорах замка, шепотом передавая друг другу: в семье делла Торре завелся убийца. И только двое не повторяли этих сплетен: верный слуга Луиджи, тот самый, который отравлял рыбу для Амедео, и чернокнижник Руджеро, помогавший герцогу в лаборатории. Их обоих Паоло когда-то откупил от костра, и душегубы были по-собачьи преданы своему спасителю.
Врач и сам заподозрил бы, что неведомый злодей, убивший Амедео, теперь принялся и за Паоло. Если бы симптомы у больных не были настолько непохожими.
Его светлость заболел в день похорон старшего брата: вдруг сделался вялым, бледным, перестал проявлять интерес к жизни и целыми днями дремал. Потом граф отказался от еды. А если, поддавшись уговорам, он все же с трудом проглатывал какую-нибудь пищу, то тут же извергал ее обратно. Он худел, истаивал прямо на глазах. Щеки ввалились, губы сделались белыми, склеры глаз, напротив, покрылись красными прожилками лопнувших сосудов. Руки и ноги на ощупь были ледяными, как у покойника. За неделю сильный, пышущий здоровьем мужчина превратился в беспомощного старика.
Странно, но, видимо, у его светлости ничего не болело. Он просто ослабевал и сох. Кровопускание больной делать отказался, сославшись на головокружение, глотать лекарства тоже не мог: от них его рвало. Растерянный врач уже не знал, как лечить графа. Астролог тоже ничего не мог посоветовать, звезды вставали в самые причудливые сочетания, и гороскоп Паоло делла Торре через день то пророчил скорую смерть, то сулил непомерно долгую жизнь.
Паоло и сам чувствовал, что умирает, и ждал этого — безразличный, безучастный. Он алкал власти, но она прошла мимо. Из-за болезни Паоло подестой и сеньором Милана был избран Маттео Висконти из рода извечных соперников делла Торре. Паоло хотел богатства, но даже за все золото мира не мог купить себе жизнь. Он вожделел мадонну Анджелику, но теперь, когда она оказалась беззащитна перед его страстью — загнанная лань, трепещущая перед охотником — у него не осталось ни сил, ни желаний. Лишь любовь все еще жила в его сердце — больная, уродливая, вскормленная кровосмесительным плотским желанием, но неистребимая. И как же удивился бы его светлость, узнай он, что мадонна Анджелика в своих покоях день и ночь проливает слезы, моля бога об исцелении убийцы своего мужа, потому что страсть Паоло дала робкие ростки и в ее душе.
Оставалась надежда лишь на божье чудо, ежечасно вымаливаемое фра Никколо. Целыми днями больной спал, и просыпался только во время месс, слабым стоном извещая о своем пробуждении. Священник, вдохновленный этим свидетельством действенности его молитв, готов был служить мессы не только днем, но и ночью. Однако его светлость тайком попросил мессэре Чиприано уговорить фра Никколо не делать этого. Физик согласился с тем, что больному необходимо отдыхать по ночам, сумел договориться со священником и распорядился, чтобы слуги не беспокоили графа без его на то желания.
Близился вечер. Паоло лежал на постели, сложив на груди иссохшие бледные руки, погрузившись в дрему. Во сне перед его взором мелькали странные образы, гримасничали уродливые лики, слышались дикие звериные завывания. Граф хотел проснуться, но не сумел. Эти видения преследовали его каждый день, мучили страхом и непонятными, темными желаниями. А потом истаивали во тьме, и вдруг перед ним словно оживали древние языческие мифы. И тогда мнилось ему широкое распаханное поле, залитое светом полной луны. И на нем били в тимпаны, играли на свирелях козлоногие сатиры, и прекрасные обнаженные вакханки кружились в бешеном танце, славя своего безумного бога. Поражая себя кинжалами в сосцы, подносили к упругим грудям золотые чаши, и кровь, в жемчужном свете похожая на молодое вино, текла тонкими струями, пенилась, издавая пряный, дурманящий аромат. И кто-то — то ли звери, то ли люди — припадали к чашам, глотая кровь, как божественный нектар. Вакханки, полные страсти и желания, хохоча, обвивали руками зверолюдей, прижимали к груди, чтобы те вкусили живой крови, и сами впивались зубами в их шеи, одновременно насыщаясь и насыщая. И десятки, сотни, тысячи обнаженных пар сплетались на жирной, мягкой, словно постель, земле. Яростные, животные крики мужчин сливались со сладкими женскими стонами, рождая музыку экстаза. И кровь стекала с тел на землю, питая ее, принося самую древнюю, самую прекрасную жертву…