— В смысле – кто он такой? — недоуменно поднял брови обладатель почетного звания секретаря ЦК КПСС – а именно им был владелец дачи.
— Как он думает, что за его поступками стоит. Что он за человек, короче говоря. За всей этой его маской.
— И?
— Он фанатик. Не обычный фанатик, — прервал готовое сорваться с губ хозяина дачи возражение гость, — а умный, хитрый, беспринципный. И, есть у меня такое подозрение, жестокий до безумия. Когда ему это надо.
Я тут намедни видел его взгляд – ты еще на Украине был, вопрос с Киевским обкомом решал. А мы обсуждали разные вопросы в Президиуме. Еженедельное заседание. И был, в том числе, вопрос про поставку станков из Германии. Драгомиров в бумажки стал смотреть – специально, наверное, чтобы никто глаза не видел. Но он их не сразу опустил. А я как раз на него глядел. Пытался по лицу сообразить, знает он про нас и Булганина или нет.
И честно тебе скажу, Никита, — я видел его взгляд сбоку, с нескольких метров, долю секунды. Но этого хватило, чтобы испугаться. До усрачки, Никита, — гость тяжело вздохнул и добавил:
— Я так никогда не боялся, честно тебе скажу. Даже при Хозяине, даже в тридцать седьмом. Но теперь… Если Драгомиров про нас узнает… — гость покачал головой и замолчал.
— Ты уверен, что тебе не почудилось? Мало ли? Может, весеннее солнце голову напекло? — неудачно попытался пошутить хозяин дачи.
— Уверен. Я тебе еще раз говорю, Никита, по его взгляду, по поведению понял, что он – контролирующий себя фанатик. В лучшем случае.
— А в худшем?
— А в худшем – он съезжающий с катушек психопат. И нам надо придумать, как от него избавиться.
Кое в чем собеседник Никиты Сергеевича Хрущева был прав на все сто процентов. Богдан Драгомиров ни секунды не сомневался в том, что Булганина и его подельников стоит расстрелять. А потому даже и не подумал, что следует как-то обращаться к суду и просить смягчить приговор. Тем более что он действительно считал себя не вправе влиять на судебные решения.
Да, Драгомиров, пожалуй, был фанатиком. Не из тех, что с горящими глазами льют кровь ради абстрактных идей, нет. Он был прагматиком и рациональным человеком. И прекрасно понимал, что вся эта возня под ковром, все эти попытки устранить его от власти должны быть пресечены, пресечены максимально быстро и жестко.
Ему повезло со сторонниками. Партийная борьба дело непростое, тем более для столь молодого человека, которым он взошел на властный Олимп. Но у Драгомирова была поддержка – сначала Сталина, потом Мехлиса с Триандафилловым, а после ленинградского дела, в процессе которого Богдан вскрыл махинаций и ущерба на несколько миллиардов рублей, сюда присоединился еще и Берия.
Столь мощная опора образовалась не просто так. Драгомиров был харизматичен и знаменит – слава лучшего пилота Великой Отечественной войны и убийцы Гитлера давала о себе знать. Но этого было бы недостаточно (тем более для Сталина) — если бы не его ум.
Отточенный разум прагматика, наложенный на способность быстро учиться (а другие на передовой долго не выдерживали) и направленный на решение конкретной цели давал о себе знать. Плюс работа в ведомстве Мехлиса позволяла набрать компромата на все более-менее значимые фигуры, поэтому серьезное влияние Богдан приобрел довольно быстро. Истовые фанатики – такие, как сам Лев Захарович, например – вполне могли бы дать всем этим материалам ход сразу, в момент получения, но фанатизм Драгомирова был фанатизмом управляемым – и за штурвалом своей карьеры сидел он сам, а не абстрактный идеалист.
Богдан прекрасно осознавал, что Сталин не вечен. И то, что видел и узнавал вчерашний пилот-истребитель на своем посту, убеждало его в том, что доверять власть партийной верхушке будет убийством Советского государства. В конце концов, он начал действовать.
Его первой серьезной "операцией", после которой Драгомиров окончательно уверился в необходимости своего прихода к власти, стало устранение ленинградской группировки.
А начались проблемы "клана Кузнецова", как позже назвал для себя эту партийную группировку Драгомиров, с достаточно банальной анонимки. В январе сорок девятого в ЦК пришел донос – а по-другому это и не назовешь. В нем этот самый "аноним" сообщал, что состоявшаяся в конце сорок восьмого года Ленинградская партийная конференция прошла с фальсификацией результатов голосования.
Именно это, вроде бы не самое грандиозное событие фактически ознаменовало начало крупнейшего в послевоенной советской истории судебного дела, настоящего политического смерча, затянувшего в себя не только ленинградских партийных руководителей, но и ряд ближайших соратников самого Сталина. И этот же смерч вознес молодого, начинающего еще только свой путь в политике Драгомирова на самую вершину политической пирамиды Советского Союза.
Дело казалось не столь серьезным только на первый взгляд. Попавшись на глаза Богдану, оно вызвало в его разуме целую бурю возмущения. Для него, истового коммуниста, существовало несколько преступлений, которые прощать невозможно. И шулерство на партийных выборах было одним из них. Дело партии, сама задача ее существования были священными. И внутрипартийная демократия – главным инструментом которой как раз и являлись выборы – самой основой, которую ни в коем случае нельзя подвергать сомнению.
Драгомиров взялся за это дело лично, до самого конца надеясь, что все это лишь только недоразумение. Однако проверка доноса подтвердила содержащуюся в нем информацию, и чем дальше Богдан погружался в пучины этого самого ленинградского омута, тем больше чертей он там находил.
С каждым днем выяснялось все больше деталей – и будущий генсек приходил в ужас от творящегося в стенах города-героя непотребства. Так, к примеру, ему стало известно про организацию межобластной оптовой ярмарки в обход Москвы, когда со складов Наркомата торговли СССР попытались реализовать товара на несколько миллиардов рублей. И ладно бы реализовали – но нет, по факту ленинградские руководители не смогли продать свезенное со всей страны продовольствие, что привело к его порче и, соответственно, астрономическому ущербу на четыре миллиарда рублей (не считая непродовольственных товаров), что для недоедающей страны было просто запредельно.
При этом даже в Политбюро вообще не были поставлены в известность о происходящем – извещение о работе ярмарки в ЦК получили тогда, когда "отоваривание" уже шло вовсю! Причем вне фондов – и это в условиях плановой экономики!
На этом этапе Драгомиров уже не мог оставаться безучастным расследователем – речь шла о преступлениях государственного масштаба. Соответственно, в дело вступила госбезопасность.
Дальше – больше. Картина складывалась просто поразительная. В Советском Союзе стремительно формировался ленинградский клан. Пробивающиеся во власть выходцы из Ленинграда тянули за собой знакомых, сослуживцев, земляков, родственников, расставляли их на ключевых и второстепенных партийных (и государственных тоже) постах. Очень часто это делалось вопреки логике – так, один из таких вот "мафиози" поставил руководить оборонным авиазаводом абсолютно некомпетентного человека, ни дня ранее не управлявшего не то что крупным предприятием – но даже и цехом!
На самом деле, именно это, пожалуй, и стало последним гвоздем в крышку гроба группировки. Сталин терпеть не мог кумовства и становления личных интересов и интересов своих друзей выше интересов государства. Жестко и даже жестоко с этим боролся.
Вмешательство вождя, приказавшего Абакумову раскопать всю грязь, что тот сможет найти, поставило в этой истории точку. Госбезопасность находила все новые и новые доказательства, раскручивала все новые и новые ветви "семьи"…
Следствие шло около года и закончилось громким судебным процессом осенью пятидесятого. Участие Драгомирова в собирании неопровержимых фактов, его роль в следствии (само его начало было заслугой будущего генсека) оказались тем трамплином, который швырнул молодого пилота в зенит политического небосклона. Сталин, пригласивший Богдана на свою дачу на празднование Нового Года, в ходе праздника заметил Берии, что был прав. "Нэгодяев находит нэ хуже, чем нэмэцких пилотов". Пешка достигла последней линии и стала ферзем.