Но "ленинградское дело" не только обратило внимание на Богдана как политика в среде элиты советского государства, нет. Оно изменило Драгомирова, показав ему, что даже заслуженный партийный деятель может оказаться самым натуральным преступником.
А еще научило осторожности – Богдан дураком не был и прекрасно понимал, что нажил себе не одного и не двух врагов. "Выскочка" наступил на очень большое количество любимых мозолей, чтобы остаться "чистеньким".
Осторожность его не раз спасала – первая попытка очернения Богдана в глазах вождя была предпринята уже в пятьдесят втором, во время работы Драгомирова над "озеленением", как порою в шутку называли Сталинский план преобразования природы.3 Но она провалилась – "выскочку" банально недооценили, а в результате как раз и началось то самое, "Булганинское", дело, пришедшее к своему финалу только сейчас, спустя столько времени…
Впрочем, в данный конкретный момент Богдан усиленно пытался сосредоточиться на своей речи. Обычно их он писал себе сам, но сегодня творческие мучения были особенно сильны и буквально требовали от истерзанного мозга позвать кого-нибудь на помощь.
Драгомиров был хорош в импровизации, даже более чем хорош, но всегда предпочитал иметь план. И, желательно, не один. И его выступлений это тоже касалось.
Запуск спутника ожидался буквально через два дня, и генсек пытался представить, что он будет говорить народам Советского Союза и мира. Это большое достижение, которое, если запуск пройдет удачно ("Когда запуск пройдет удачно", — поправил себя Драгомиров), станет символом советского превосходства над капиталистическими державами. Это настолько подходящий повод для пропаганды, что лучше попросту сложно представить.
Но в голове скопилось столько посторонних мыслей, что генсеку казалось, будто по черепу изнутри бьют кузнечными молотами, не давая сосредоточиться и вызывая мигрень.
А все эти американцы. Очередной "квазиналет" – два десятка бомбардировщиков подошли к самой границе воздушного пространства СССР, словно пытаясь спровоцировать пилотов перехватчиков на какие-то действия.
"На кой им это нужно? — Богдан раздраженно отодвинул блокнот с набросками речи и откинулся на спинку стула. — Они что, правда хотят развязать Третью Мировую? Против нас? Это же безумие!"
Безумием было и нападение на СССР Гитлера. Но у того хотя бы не имелось ядерных бомб…
Преимущество американцев в атомном оружии оставалось огромным. И их базы – в Турции, Италии, Японии, Англии – давали бомбардировщикам отличную стартовую площадку, с одной стороны не слишком далекую от территорий Советского Союза, с другой – защищенную.
Да, на европейской земле Советская армия сильнейшая – это бесспорно, "до Гибралтара за две недели" вполне реальный срок. Западная Германия – тот ее осколок, что остался за Союзниками после войны и называвшийся еще "Баварской Германией" – тоже препятствием будет недолго. Преимущество в танках и самолетах на этом ТВД было за СССР. Но что даст это самое "до Гибралтара", если вся земля будет сожжена ядерным огнем? Да и "дойдем до Гибралтара" – тоже, знаете ли, та еще стратегия. Ну дойдем – и что дальше?
А ведь ущерб будет не просто огромен – он будет смертелен. Но зачем это нужно американцам? Они же мыслят в понятиях прибыли – какая им прибыль с того, что Европу фактически сотрут в пыль, обратив в руины свежеотстроенные города? Устранение конкурента? Но СССР пострадает значительно меньше… Да и американцам вполне достанется по шапке.
"Нет, не вариант. Это игра на нервах. Ну ничего, спутник запустим – такую органную партию на их нервишках устроим, что мало не покажется. Главное – не переборщить", — улыбнулся своим мыслям Драгомиров, подходя к окну кремлевского кабинета.
На улице моросил весенний апрельский дождь. Вдалеке уже голубело избавившееся от туч небо, но над Кремлем оно было все еще затянуто серыми облаками.
"Интересно, — генсеку пришло в голову забавное сравнение. — Наш путь, словно это самое небо. Вчера оно было затянуто тяжелыми грозовыми тучами, сегодня – серыми облаками, но вдалеке уже виднеются просветы, которые завтра станут еще больше, а послезавтра мы будем наблюдать чистый безоблачный небосвод".
— Богдан Сергеевич, — голос верного помощника вырвал Драгомирова из плена разбегающихся мыслей. — Товарищ Берия подошел.
— Да, Юрий Григорьевич, спасибо, пусть заходит.
Вошедший в кабинет человек выглядел изможденным. Будучи одним из самых влиятельных людей в стране (многие вполне себе обоснованно считали его едва ли не серым кардиналом Кремля), Лаврентий Павлович Берия работал на износ, пытаясь успеть сделать как можно больше перед смертью. Тяжелая болезнь только добавила ему жесткости, сделав абсолютно нетерпимым к разгильдяйству, халатности и лени.
Но сейчас человек, решивший ВСЕ поставленные перед ним высшим руководством задачи – ракетный, атомный и другие проекты – попросту устал. Драгомиров боялся себе признаваться, что страшится того дня, когда "товарища Берии" не станет. Не потому, что опасался за свою власть, в немалой степени зиждившуюся на поддержке наркома внутренних дел – на данный момент Богдан уже вполне укрепился в Кремле – но потому, что без советов, опыта и знаний старого большевика управлять огромным государством будет значительно труднее. Возрастет опасность серьезно ошибиться – и такое, вполне естественно, нравиться не могло.
Берия, зайдя в кабинет, протянул Драгомирову руку и устало расположился в кресле. На несколько секунд закрыл глаза, собираясь с мыслями. Глубоко вздохнул и произнес:
— Надо что-то решать, Богдан.
Называть генсека по имени вообще могли только два человека – бывший авиамеханик Степан, прошедший с ним всю войну, и Лаврентий Берия. И оба позволяли себе это только наедине.
— Мы должны определить приоритеты. Сегодня. Не завтра, не послезавтра. Сегодня, сейчас, — нарком покачал головой и бросил взгляд на молодого лидера Советского государства. — Пора.
"Господи, какой же он еще молодой, — Берия грустно усмехнулся своим мыслям. — Заматерел за последние годы, конечно. Седина в волосах появилась. Но еще пацан ведь. Пусть умный, пусть хитрый, пусть войну прошел от первого до последнего дня, пусть всей душой болеет за наше дело, но ведь в политике – пацан. Вся грудь в наградах – и каждая заслужена потом и кровью – но…"
Закончить внутренний монолог нарком не успел. Драгомиров стоявший у окна повернулся и негромко сказал:
— Я уже решил, как мы их похороним.
И сталь, прозвеневшая в его словах, буквально заставила Берию поверить.
Этот металл порою напоминал наркому о Хозяине, во вкрадчивом голосе которого тоже порою слышалось обещание серьезных неприятностей.
Драгомиров смотрел на избавляющееся от серых туч небо, на бегущие по голубым просветам облака и размеренно говорил, роняя слова в воздух кремлевского кабинета.
— Военное противостояние нам не выиграть. Победа – даже если она случится – будет пирровой. Американцы, как мне кажется, это тоже понимают. Но сейчас они сильнее, у них больше бомб и бомбардировщиков – поэтому они постоянно пытаются нас спровоцировать. Эти их псевдоналеты, учения в Европе, стычки в Иране… Они пытаются заставить нас бояться. И тратить на оружие все больше и больше, до тех пор, пока наша экономика не рухнет.
— Оборона – важное дело, — осторожно заметил Берия, пытающийся понять, к чему клонит генсек.
— Безусловно. Но мощь экономики – еще важнее. Сейчас американцы и их шавки сильнее нас именно в ней, — Богдан сел за стол и помассировал виски.
— Мы и в этом их догоняем. У нас пятнадцать процентов рост за прошлый год, — нарком все никак не мог сообразить, что именно хочет сказать Драгомиров.
— Это сейчас. Но если мы не будем ничего делать, они адаптируются. Дадут побольше подачек своим рабочим и ученым, придумают, как именно социальные условия сделать более приемлемыми. Они их купят – как это сделал Гитлер – или придумают что-нибудь еще. И при этом будут активно пытаться уничтожить нас.
— Скоро это будет уже невозможно, — улыбнулся Берия. — Их ракетный проект отстает на несколько лет. Немецкие разработки серьезно нас подстегнули, а американцы не получили вообще ничего. Только третьестепенных инженеров. На днях мы запустим спутник – и весь мир увидит, что Советский Союз сильнее в науке.
3
Принятый по инициативе И.В. Сталина план. В соответствии с ним предстояло посадить лесные полосы, чтобы преградить дорогу суховеям и изменить климат на площади 120 миллионов гектаров, равной территориям Англии, Франции, Италии, Бельгии и Нидерландов вместе взятых. Центральное место в плане занимало полезащитное лесоразведение и орошение. Проект, рассчитанный на период 1949–1965 гг., предусматривал создание 8 крупных лесных государственных полос в степных и лесостепных районах общей протяженностью свыше 5300 километров. Осуществлённые мероприятия привели к росту урожайности зерновых на 25–30 %, овощей – на 50–75 %, трав – на 100–200 %. Производства мяса и сала в 1951 г. по сравнению с 1948 г. возросло в 1,8 раза, в том числе свинины – в 2, производство молока – в 1,65, яиц – в 3,4, шерсти – в 1,5. В результате существенно увеличилась доля общественного животноводства колхозов и совхозов в производстве животноводческой продукции: в 1950 г. она составила 33 % по мясу, 25 % – по молоку, 11 % – по яйцам.
Однако со смертью Сталина в 1953 году выполнение плана было свёрнуто. Многие лесополосы были вырублены, несколько тысяч прудов и водоёмов, предназначенных для разведения рыб, были заброшены, созданные в 1949–1955 годах 570 лесозащитных станций были ликвидированы по прямому указанию Н.С. Хрущева.