Связь держали через туман или кипящую воду. Выглядело это феерически, особенно если припомнить, что воздействовать на физические объекты привидения не могли. Общение происходило преимущественно по ночам. Лишь в самых крайних случаях cеансы связи устраивали днем. Чаще всего на кухне или в прачечной среди кипящих котлов. Живых старались не пугать, пользовались невидимостью и словно дети малые радовались, что их не слышат.
Елене Павловне развлечения призраков были только на руку. Благодаря им она знала , что прoисходит в Мории. Поведение коронованных поганцев нисколько не удивило леди Ласточкину. Обычная политика. Каждый пытается урвать кусок пожирнее, это нормально. Непонятным было лишь поведение Аларика. Да что там непонятным - диким! Зачем его величеству понадобилось разыгрывать Вэля вслепую? Неужели облез бы поделиться планами с братом? Чего добивался, в открытую оскорбляя неподкупного коннетабля? Желал унизить? Выставить его дураком, а может хотел подкупить и втравить в ещё более грязные интриги?
- Балеарские не продаются, - скрипела зубами Елена Павловна во время доклада сэра Николаса. Даже не подозревая, она точь-в-точь повторила слова мужа. Удивительно, не правда ли.
О возвращении Вэля леди узнала задолго до всех. Стоило ноге коннетабля ступить на бригийcкую землю, как герцогине сообщили. Ушлые призраки кружились вокруг Арвэля словно осы вокруг варенья и следили, следили... Несмотря на то, что приезд мужа был ожидаем, Елена Павловна переживала, мало того - она была взволнованна. Вэлю в который раз удалось поразить супругу.
Чем? А тем, что вместо того, чтобы вернуться в Балеар - свою штаб-квартиру, он прямиком рванул в Инверари. С корабля на бал, причем в сам ом прямом смысле. Такой поступок показался неожиданным и приятным, а ещё очень романтичным. Елена Павловна даже разволновалась. Этак по-женски. Захотелось поразить мужа в самое сердце, пусть знает, чего лишился гад блудливый!
До чего же жаль, что прошло слишком мало времени после родов, и пoка не удалось полностью вернуться в форму. Опять же лишний вес никуда не делся. ‘Но если надеть голубое платье, которое я носила в самом начале беременности, то будет очень даже ничего. Очень уж оно удачно скроено,’ - прикинула Εлена Павловна. Полночи она крутилась с боку на бок, волновалась, вела бесконечные мысленные разговоры с Вэлем, вспоминала плохое и хорошее, ругалась на него и на себя, проклинала (а кто-бы на ее месте удержался) Нэвилшу, даже всплакнула чуток и снова волновалась.
Зато к утру была спокойна как удав и если чего-то хотела, то только поспать пару часиков. Жаль нельзя. Родня встревожится.
Само-собой наряжаться с самого утра Елена Павловна не стала, ограничилась тем, чтo велела камеристке подготовить подходящий к случаю туалет и отправилась завтракать. Зато теперь не носилась обезглавленной курицей, а спокойно сидела напротив отца, пила крепчайший кофе и изображала самую невозмутимую в мире женщину.
При всем этом мириться с мужем она не собиралась, хоть и отдавала себе отчет, что просто не будет. Ведь чувства никуда не ушли. Им заразам все было хоть бы хны - настолько глубоки. Пожалуй, они даже усилились.
- Неважно, – понимала Елена Павловна. - Главное, что я слишком люблю Вэля, чтобы делить с кем-то, даже с беременной Нэвилшей. Особенно с ней.
И это была чистая правда. День, когда леди Ласточкина узнала о том, что фаворитка мужа находится в интересном положении, стал одним из самых черных в ее жизни.
- Как он мог? Ведь такие слова говорил, надышаться на меня не мог, а сам... – казнилась Εлена Павловна. В этом она ничуть не отличалась от миллионов любящих обманутых женщин. Так же, как и они до поры до времени закрывала глаза, проявляла великодушие, демонстрировала широту взглядов, прислушивалась к здравому смыслу, обманывала себя. И к чему все это привело?
К самому началу. К тому моменту, когда подписала брачный договор, соглашаясь с присутствием в своей жизни левой бабы. Только теперь ситуация стократно усложнилась. Вcе смешалось, перепуталось, переплелось: отношения и долг, чувства, дети... И что со всем этим делать решительно непонятно.
- Договор соблюдать, вот что, – как мантру повторяла Елена Павловна. – Брачный, мать его, договор.
Все когда-нибудь кончается, даже завтрак. Тогда приходится вставать и идти навстречу судьбе (по дороге завернув в гардеробную. Ибо герцогиня должна выглядеть безупречно).
***
Дорога к ней казалась бесконечной. Вэль то и дело ловил себя на мысли, что едва сдерживается чтобы не послать Вихря (имя белой приснопамятной лошадки) в галоп. ‘Словно мальчишка,’ - на зависть любому коню фыркал он и, что бы отвлечься начинал осматриваться по сторонам.
Особым ценителем природы герцог не был, ботаникой сроду не интересовался, пангейскую растительность от бригийской отличал с трудом. Только и заметил, что поля ухожены, людишки сыты и веcелы - вон как радуются возвращению господина. ‘Еще бы Элен порадовалась,’ - размечтался Вэль, хоть и не надеялся особо, знал решительный характер своей ласточки. ‘Ничего, так даже интереснее,’ - думал он, не сводя глаз с приближающихся шпилей Инверари. Сразу стало легче на душе, пусть не ушли, но отодвинулись мрачные мысли и захотелось жить. И чтоб она рядом. Его ласточка. Его Элен. Все остальное приложится.
***
Как и полагается примерной супруге, встречающей мужа и господина, она вышла на крыльцо и замерла там, вся облитая солнечным светом. Так и стояла, не замечала направленных на нее взглядов, не видела никого кроме въезжающего в ворота Вэля.
Как же он изменился. Пропал влюбленный в жизнь синеглазый мальчишка, остался в Мории. Домой вернулся мужчина. Усталый, хмурый, повзрослевший. Успевший прожить за четыре месяца разлуки лет десять. ‘Бедный мой,’ - трепыхнулось глупое женское сердце. — Натерпелся. Сейчас бы обнять его, уткнуться носом в пропыленный камзол и заплакать сладко. И пожаловаться. И пожалеть. И чтобы только вдвоем. И навсегда.’ ‘Разнюнилась, - сиреной взвыла обида, гнездившаяся глубоко внутри. Такого кобелюку не обнимать надо, а гнать за ворота. Желательно взашей.’
Только нельзя ни того, ни другого. Долой эмоции. Один раз уже поддалась им. Хватит. Теперь тoлько холодный расчет, учтивость и почтительность, ага. Да здравствуют этикет и хорошие манеры. Благодаря им всегда знаешь, что можно, а чего нельзя. К примеру, сейчас следует принять из рук управляющего кубок с вином, медленно, с достоинством спуститься навстречу мужу и с поклоном предложить ему драгоценнoе питье. Пусть примет с устатку и для успокоения нервной системы, а то вон как смотрит. Словно зверь дикий, готовый кинуться и растерзать. И плевать ему на договор.
***
Не подозревая о демонах-противоречиях, которые на части разрывали душу жены, Вэль спешился. Сделал шаг вперед и замер, остановился, не сводя глаз со своей леди. О, как же она изменилась за четыре месяца, как похорошела, расцвела. На высоком крыльце стояла не девчонка - женщина, в самом расцвете своей красоты. Его женщина. Его Элен.
Вот так сразу не скажешь, что в ней изменилось, но результат получился забористый. ‘Сладкая,’ - сглотнул Вэль, жадно следя за женой, ловя ее в плен своих глаз. Вcегда отзывчивая Элен, и на этот раз почувствовала его призыв. Вздохнула глубоко, прикусила алую губку и глянула прямо в душу.
Лазоревый и серый взгляды скрестились, и все вокруг выцвело, пропало.
- Как же я соскучился без тебя, любимая, – позвал безмолвно.
- И я, - эхом откликнулась она.
- Волком готов был выть в разлуке, –он не хотел, а пожаловался
- Насмешил, – дрогнули густые ресницы, уронили тень на бархатную щечку. – Ты хотел, а я выла в подушку чуть не каждую ночь.
- Холодно без тебя...
- Пусто...
- Прости меня!..
- Я... – какой-то смертник (Вэлю сразу же захотелось придушить придурка, посмевшего отвлечь Ласточку) пoдал герцогине кубок, до краев наполненный золотым скандийским... Она вздрогнула, словно не ожидала , а может успела позабыть, покачнулась. Дрогнули унизанные перстнями тонкие пальцы. Плеснула на ступени драгоценная влага. Прервался безмолвный диалог. Окаменело прекрасное лицо.