"Почему вода горит?" Эти свистослова он знал, но Элли их не поняла бы.
Плот под Элли резко качнулся, и она упала под топочущие ноги. Дьюк шлепнулся на нее, даже не коснувшись горящей палубы. Элли ругалась и кричала. Многие люди рядом падали. Дьюк почувствовал, как Элли погружается в тающую биомассу палубы. Сначала женщина боролась, билась, как пойманная мури, которую мама однажды дала Дьюку подержать, перед тем как сварила. Потом Элли обессилела и глухо застонала. Дьюк, все еще обнимавший ее за шею, почувствовал жар горячего месива и отдернул руки. Элли завопила. Дьюк попытался встать, но не сумел - слишком уж тесной была давка. Он чувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Из его носа вырвался вопросительный свист - но ответа не было.
Палуба вновь содрогнулась, и на Дьюка покатились тела. Он чувствовал прикосновения горячей кожи, порой жарко мокрой. Элли судорожно вздохнула. Воздух сделался другим. Крики "О нет! О нет!" смолкли. Люди начали кашлять. Дьюк тоже закашлялся, давясь густой горячей пылью.
- Ваата у меня, - прохрипел кто-то. - Помогите мне. Мы должны ее спасти.
Дьюк почувствовал, что Элли не шевелится. И не стонет. Он не слышал ее дыхания и не ощущал движения груди. Дьюк открыл рот и произнес два слова, которые знал лучше всего:
- Ма. Горит. Ма. Ма.
- Кто это? - спросил кто-то совсем рядом.
- Горит, ма, - пискнул Дьюк. Чьи-то руки подхватили его и подняли.
- Это ребенок. Живой! - раздался чей-то голос у него над ухом.
- Неси его! - выдавил кто-то, захлебываясь кашлем. - У нас Ваата.
Дьюк чувствовал, как его передают с рук на руки через проем куда-то в сумрак. Его единственный зрячий глаз различал сквозь редеющую пыль мерцание огоньков на гладких поверхностях и рукоятках. Он поразмыслил, не это ли то самое "вне", куда ушла ма, но ее нигде не было - только множество людей, сгрудившихся в тесноте. Кто-то, стоявший прямо перед Дьюком, держал на руках большого голого младенца. Мальчик знал, кто такие младенцы, потому что ма иногда приносила их из "вне", и ухаживала за ними, и ворковала над ними, и разрешала Дьюку потрогать их и понянчить. Младенцы всегда были такими мягкими и забавными. Это дитя было крупнее всех виденных Дьюком, но он понял, что девочка еще совсем маленькая, по ее пухлому спокойному личику.
Давление воздуха поменялось, и у Дьюка заложило уши. Что-то зажужжало. И в тот момент, когда Дьюк уже отважился было юркнуть в общую тесноту, три чудовищных взрыва сотрясли убежище.
"Бум! Бум! Бум!" Взрывы следовали один за другим.
Кое-кто начал выбираться из всеобщей мешанины. Чья-то нога чуть не наступила на Дьюка.
- Осторожнее с малышами! - крикнул кто-то. Сильные руки подняли Дьюка и помогли ему открыть глаз. На мальчика смотрело бледное мужское лицо широкое, с глубоко посаженными карими глазами.
- Один у меня, - сказал мужчина. - Не красавчик, но живой.
- Дай-ка его сюда, - отозвалась женщина.
Дьюк почувствовал, что его крепко прижали к младенцу. Женские руки обхватили обоих - тело к телу, тепло к теплу. Дьюка охватило чувство уверенности - но тут же исчезло, едва женщина заговорила. Он понимал ее слова! Он не знал, как ему это удавалось, но значение слов открывалось по мере того, как он ощущал голос щекой, прижатой к груди женщины.
- Весь остров взорвался, - сказала женщина. - Я видела это из порта.
- Сейчас мы ниже уровня моря, - ответил мужчина. - Но долго здесь оставаться не можем - воздуха не хватит.
- Помолимся Утесу, - предложила женщина.
- И Кораблю, - добавил мужчина.
- Утесу и Кораблю, - согласились все.
Дьюк слышал голоса словно издали, и постепенно понимание приходило к нему. Все это случилось оттого, что его тело соприкоснулось с телом младенца! Теперь он знал ее имя.
Ваата.
Красивое имя. Оно несло в себе знание, расцветающее в сознании Дьюка, словно всегда было там и нуждалось только в имени и прикосновении Вааты, чтобы излиться в память. Теперь он знал, что такое "вне", знал всеми своими человеческими чувствами и памятью келпа... ибо Ваата несла гены келпа в своей человеческой плоти. Он помнил бытие келпа в морской глубине и его прикосновение к бесценному утесу. Он помнил крохотные островки, которых больше не существовало, ибо келпа не было и ярость моря вышла из-под контроля. Память келпа и людская память содержали множество странностей, приключившихся с Пандорой ныне, когда волны свободно рыскали по всей планете - покореженному твердому шару, окутанному бескрайним водным покровом.
И где был он сам, Дьюк тоже знал: на маленькой субмарине с привязанным к ней аэростатным баллоном.
"Вне" было средоточием чудес.
И вся эта удивительная информация пришла к нему прямиком из разума Вааты, поскольку у нее имелись гены келпа - как и у него. Как и у многих оставшихся в живых на Пандоре. Гены... он и об этих волшебных закорючках тоже знал, поскольку разум Вааты был просто магическим кладезем подобных тем, он мог поведать и об истории, и о войнах клонов, и о гибели келпа. Дьюк ощутил прямую связь с Ваатой, которая не исчезла даже тогда, когда был разорван физический контакт. Дьюк попытался выразить переполняющее душу восхищение, но Ваата отказалась отвечать. Тогда он понял, что Ваата предпочитает глубинную тишь своих воспоминаний келпа. Она хотела только ждать. Она не хотела разбираться во всем том, что обрушила на Дьюка. А она обрушила, понял он, отрывая воспоминания от себя, словно горячее месиво от кожи. При этой мысли Дьюк на миг почувствовал обиду, но счастье вернулось к нему незамедлительно. Он был хранилищем стольких чудес!
Осознание.
"Это по моей части, - подумал он. - Я должен осознавать за нас обоих. Я - хранилище, врата Быка, которые только Ваата может открыть".
В то время были на земле
исполины*.
______________
* Бытие, 6, 4. (Здесь и далее - примеч. пер.)
Бытие, христианская "Книга
мертвых"
22 бунратти, 468. Почему я веду этот дневник? Странное хобби для верховного судьи, председателя Комитета по жизненным формам. Надеюсь ли я, что будущие историки соткут пышное полотно из нитей моих скромных писаний? Мне так и видится, как мои записки много лет спустя находит кто-нибудь вроде Кея Теджа - кто-то с умом, забитым предубеждениями, мешающими воспринять что-либо новое. Не уничтожит ли этот грядущий Тедж мои записи, поскольку они противоречат его собственным теориям? Полагаю, такое случалось и с историками прошлого. Иначе почему Корабль заставил нас начать сызнова?