Киль отодвинул стену подальше и вошел. Проход резко повернул влево, и Уорд увидел свет. Карин Алэ стояла спиной к нему в кухонном отсеке. Сильный запах крепкого чая и рыбного варева коснулся его ноздрей. Киль сделал было вдох, чтобы заговорить – и осекся, увидев красную мандалу. Вид мандалы над правым плечом Карин вызвал у Киля невольный вздох. Изображение на мандале притягивало внимание, направляя взгляд вдоль всех кругов и изгибов к центру. Из центра глядел на вселенную одинокий глаз. Неприкрытый веком, он покоился на верхушке золотой пирамиды.
«Это не может быть моими воспоминаниями», подумал он. Ужасающее переживание. Память Корабля вторглась в его разум – кто-то шел по длинному изгибающемуся коридору и фиолетовый аграриум колыхался слева от него. Он был бессилен перед наплывом видений. Келп колыхнулся перед ним где-то под водой, и стайки рыб, никогда не представленных Комитету, проплыли у него перед глазами.
Алэ обернулась и увидела отсутствующее выражение его лица, сосредоточенность, с которой он глядел на мандалу.
– С вами все в порядке? – спросила она.
Ее голос вытряхнул Киля из чужих воспоминаний. Он сделал прерывистый вдох, выдохнул.
– Я… я проголодался, – сказал он. Килю и в голову не пришло поделиться жутью только что пережитых воспоминаний. Как Алэ сможет понять, когда он и сам не понимает?
– Может, вы присядете здесь? – предложила Карин. Она указала на маленький столик, накрытый на двоих прямо в кухонном отсеке возле небольшого плаз-иллюминатора. Столик был низеньким, в морянском стиле. У Уорда колени заболели от одной мысли о сидении за ним.
– Я сама приготовила вам поесть, – объявила Алэ. Заметив выражение его лица, по-прежнему растерянное, она добавила. – Этот проход ведет из комнаты в ванную с душем. Дальше располагаются прочие удобства, если они вам нужны. И внешние люки располагаются в той же стороне.
Киль упихал ноги под столик и устроился, опираясь о столешницу локтями и руками поддерживая голову.
«Это что, сон был?» подумалось ему.
Красная мандала располагалась прямо перед ним. Он почти боялся сосредоточиться на ней еще раз.
– Вы восхищаетесь мандалой, – заметила Алэ и вновь принялась за кухонные хлопоты.
Киль, рассредоточив внимание, позволил своему взгляду заново скользнуть по мистическим путям древних линий. На сей раз ничто внутри него не отозвалось. Медленно в его мозг проникли обрывки его собственных воспоминаний, образы замигали перед глазами, запинаясь, словно звуки в горле заики, потом установились. Осознание дотянулось до одного из первых уроков истории, до головидео, показанного посреди классной комнаты. То была документальная драма для детей. Островитяне любили представление – а это оказалось увлекательным. Название Киль позабыл, но помнил, что речь шла о последних днях континентов Пандоры – на изображениях головидео они выглядели никак уж не маленькими – и гибели келпа. Тогда Киль впервые услышал, как келп назвали Аваата. А разыгрывали персонажи эту драму в командном отсеке, на фоне стены… и жуткой фрески из соседней комнаты. А рядом с фреской, когда фокус головизора сместился, он увидел красную мандалу – совсем как сегодня. Киль не хотел припоминать, как давно он видел эту драму – уж больше семидесяти лет тому назад, во всяком случае. Взамен он перенес свое внимание на Алэ.
– Это оригинальная мандала или копия? – поинтересовался он.
– Мне говорили, что оригинал. Она очень старая, старше любого другого устройства на Пандоре. Похоже, вас она очаровала.
– Я видел раньше и ее, и фреску, – ответил Киль. – Эти стены и кухонный отсек поновее будут, верно?
– Это жилище было перестроено для моего удобства, – пояснила Алэ. – Меня всегда привлекали эти комнаты. Мандала и фреска остались там, где были всегда. И о них заботятся.
– Тогда я знаю, где я, – сказал Киль. – Островитянские дети учат историю по голодрамам, и…
– Эту и я видела, – кивнула Алэ. – Да, это часть древнего Редута. Когда-то он полностью выступал из моря, и пять скал позади него, насколько я помню.
Она принесла еду на стол на подносе и составила с него миски и палочки.
– А разве большая часть Редута не была разрушена? – поинтересовался Уорд. – Вроде бы документальные голодрамы – это реставрация немногих уцелевших…
– Целые секции Редута остались невредимыми, – ответила Карин. – Автоматические люки закрылись и отсекли большую часть Редута. Мы очень тщательно ее реставрировали.
– Это впечатляет. – Киль кивнул, заново оценивая предположительную значимость Алэ. Моряне перестроили часть старого Редута для ее удобства, и она поживает себе в музее, явно иммунная к исторической ценности окружающих ее объектов и зданий. Раньше он никогда не встречался с морянами в привычной им среде, и теперь почел этот пробел в своем жизненном опыте слабостью. Киль заставил себя сбросить напряжение. Для умирающего здесь открываются определенные преимущества. Ему не надо решать, должна ли новая жизнь жить или умереть. И никаких молящих матерей и разъяренных отцов, сражающихся с ним за создания, неспособные получить «добро» от Комитета. Этот мир далек от островов.
Алэ прихлебывала свой чай. Его запах, отдающий мятой, внезапно пробудил у Киля голод. Он приступил к еде на островитянский манер, отделив для хозяйки равную порцию. Первый же кусочек рыбы убедил его в том, что перед ним вкуснейший рыбный суп, который он когда-либо едал. Это что, обычная для морян диета? Киль втихомолку ругнул свой недостаток опыта подводной жизни. Он заметил, что Алэ уже принялась за свою порцию исходящего паром супа, и в первый момент обиделся.
«Еще одно культурное различие», сообразил Уорд. Он подивился, как небольшая разница в правилах поведения за столом может требовать пояснений, чтобы избежать международного столкновения. Вопросы без ответов по-прежнему роились у него в голове. Возможно, следует испробовать более сложный подход – смесь морянской прямоты с островитянской уклончивостью.
– В этом жилище так приятно сухо, – начал он. – Но вы не нуждаетесь в обтираниях. И не мажете кожу маслом. Я всегда дивился, как вам удается выдержать наверху?
Алэ отвела от него взгляд и поднесла чашку к губам обеими руками.
«Прячется», подумал Уорд.
– Уорд, вы очень странный человек, – произнесла Карин, отняв чашку от губ. – Не этого вопроса я от вас ожидала.
– А которого вопроса вы ожидали?
– Предпочитаю обсудить мое отсутствие надобности в обтираниях. Видите ли, у нас есть жилища, акклиматизированные под условия жизни наверху. В таком я и воспитывалась. Я приспособлена под островитянские условия. И я очень легко приспосабливаюсь к здешней влажности – когда у меня возникает необходимость.
– Вас еще ребенком избрали для работы наверху? – в голосе Киля ужас мешался с недоверием.
– Я была тогда избрана для своего нынешнего поста, – поправила Карин. – Некоторые из нас были… избраны отдельно, чтобы мы могли в случае необходимости соответствовать умственным и физическим требованиям.
Киль уставился на нее, потрясенный. Он никогда не слыхал, чтобы чьей-то жизнью так хладнокровно распоряжались. Алэ не выбирала свою жизнь! А ведь, в отличие от большинства островитян, ее тело никоим образом не ограничивало ее в выборе профессии. Ему внезапно припомнилась ее привычка все планировать – запланированное заранее создание, привыкшее все планировать заранее. Алэ была… да попросту изувечена. Вероятно, он считала это обучением, но само это обучение было лишь приемлемой формой увечья.
– Но вы… вы ведь живете, как другие моряне? – спросил Уорд. – Вы соблюдаете их обычаи, плаваете, и…
– Взгляните. – Она расстегнула свою тунику на шее и опустила ее верх, приотвернувшись, чтобы показать плечи. Ее спина была гладкой и белой, как древняя кость. Там, где оканчивались лопатки, кожа была собрана в коротенькую полоску шрама, мостиком переброшенного через позвоночник. Именно там у Карин располагались отметины от присосок рыбы-дыхалки, в столь необычном месте. Смысл этого Киль уловил сразу же.