И в этот миг Твисп увидел, что незнакомец слеп. Глаза его были мутно-серыми, не озаренными изнутри взглядом. Поколебавшись, Твисп взял пирожок и отведал. Коричневый плод в пирожке оказался сладким.
И снова Твисп окинул взглядом чашу земли. Он видел картинки и голостерео в исторических хрониках, но ничто не подготовило его к такому зрелищу. Оно одновременно и притягивало Твиспа, и отталкивало. Эта земля не плыла по воле волн в ненадежном море. В этой жесткой суше под ногами ощущалась абсолютная надежность. Но была в ней и утрата свободы. Она выглядела такой скованной… ограниченной. Избыток подобного сужает кругозор.
– Возьми еще пирожок, Абимаэль, и беги домой, – сказал плотник.
Твисп сделал шаг в сторону, надеясь тихо ускользнуть, но зацепился за камешек и споткнулся, больно плюхнувшись на другой камень. Невольный вскрик боли исторгся из его уст.
– Ну, нечего хныкать, Абимаэль! – произнес плотник.
Твисп взгромоздился на ноги.
– Я не Абимаэль, – сказал он.
Плотник обратил на Твиспа свои незрячие глаза.
– Теперь я это слышу, – помолчав, молвил он. – Надеюсь, тебе понравился пирожок. Ты нигде поблизости Абимаэля не видел?
– Тут никого нет, кроме людей с огнеметами.
– Проклятые глупцы! – Плотник разом проглотил пирожок и облизнул с пальцев остатки сахарной глазури. – Они уже высадили на сушу островитян?
– Я… полагаю, я первый.
– Меня зовут Ной, – сообщил плотник. – Можешь считать, что это шутка такая. Первым здесь был я. Ты сильно изуродован, островитянин?
Твисп проглотил внезапную вспышку ярости, вызванную прямотой слепца.
– У меня длинные руки, но они замечательно подходят для вытягивания сетей.
– А полезные вариации тут не при чем, – сказал Ной. – Тебя как зовут?
– Твисп… Квитс Твисп.
– Твисп, – повторил Ной. – Мне нравится это имя. Хорошо звучит. Хочешь еще пирожок?
– Нет, спасибо. Он был вкусный, просто я не ем сладостей помногу. А что ты тут делаешь?
– Тружусь над одной деревяшкой, – ответил Ной. – Ты только подумай! Дерево на Пандоре! Я тут обрабатываю пару кусков, чтобы сделать мебель для нового здешнего директора. Ты его еще не встречал? Гэллоу прозывается.
– Пока не имел этого… удовольствия, – ответил Твисп.
– Еще встретишь. Он всех видит. Хотя, боюсь, не любит муть.
– А как ты… я хотел сказать, твои глаза?..
– Я таким не родился. Ослеп, потому что слишком долго смотрел на солнце. А ты о таком и не знал, верно? Если стоять на неподвижной земле, можно смотреть на солнце… но оно может ослепить тебя.
– О, – Твисп не знал, что можно еще сказать на такое, хотя Ной вроде бы смирился с судьбой.
– Абимаэль! – громко позвал Ной.
Никакого ответа.
– Он придет, – сказал Ной. – Я припас для него пирожок. Он это знает.
Твисп кивнул, и тут же ощутил бессмысленность этого движения. Он посмотрел в окруженный скалами бассейн. Суша полыхала со всех сторон, полностью залитая светом Большого солнца. Здания были ярко-белыми с отдельными вкраплениями коричневого. Вода – или иллюзия воды – мерцала возле дальних скал. Огнеметы смолкли, и моряне вошли в дом посреди каменной чаши. Ной вернулся к своим деревяшкам. Не было слышно ни ветерка, ни крика морских птиц, ни шагов Абимаэля, который должен был прийти на зов своего отца. Ничего. Твисп никогда еще не слышал такого безмолвия… даже и под водой.
– Меня зовут Ной, – сказал Ной. – Загляни-ка в архивы да почитай хроники. Я назвал своего первенца Абимаэль. Тебе не снятся странные сны, Твисп? Мне частенько снится большое судно, называемое ковчегом, и те времена, когда изначальную Землю покрыли воды потопа. Ковчег спас от потопа множество людей и животных… вроде этих гибербаков, слыхал?
Твиспа очаровал голос старого плотника. Этот человек был прирожденным рассказчиком, и знал, как распоряжаться своим голосом, чтобы привлечь внимание слушателей.
– А те, кто не попал на ковчег, померли все до единого, – продолжал Ной. – И когда море отступило, люди месяцами находили повсюду вонючие трупы. Ковчег был так построен, что ни люди, ни животные не могли на него забраться, если только их не пускали.
Ной вытер пот со лба пурпурным платком.
– Повсюду вонючие трупы, – пробормотал он.
Легкий ветерок пролетел над скалами и донес до Твиспа сильную вонь горелого. Он едва ли не ощутил смрад гниющей плоти, о которой говорил Ной.
Плотник поднял два изогнутых куска дерева и повесил их на крюк в стене.
– Корабль обещал, что Ной останется жив, – сказал Ной. – Но видеть столько смертей очень скверно. Когда умерших было так много, а выживших так мало, прикинь, как чувствовали себя выжившие! Они нуждались в чуде Лазаря, и им было в нем отказано.
Ной отвернулся от стены, и его незрячие глаза замерцали в отраженном свете. Твисп увидел, как невольные слезы катятся по щекам плотника и капают оттуда на его смуглую голую грудь.
– Я не знаю, поверишь ты мне или нет, – сказал Ной, – но Корабль говорил со мной.
Твисп в изумлении уставился на залитое слезами лицо. Впервые в жизни Твисп ощущал присутствие самого настоящего чуда.
– Корабль говорил со мной, – повторил Ной. – Я обонял вонь мертвецов и видел кости на земле, все еще покрытой разлагающейся плотью. И Корабль сказал: «Не буду больше проклинать землю за человека».[5]
Твисп содрогнулся. Слова Ноя изливались с силой, которой невозможно было сопротивляться.
– И еще Корабль сказал, – помолчав, добавил Ной. – «что помышление сердца человеческого – зло от юности его». Что ты скажешь на это?
Землю – за человека, подумал Твисп.
Ной напугал его, снова заговорив вслух.
– За человека! Как будто мы просили об этом! Как будто мы не могли бы устроить что-нибудь получше, чем все эти смерти!
Твисп начал ощущать глубокую симпатию к плотнику. Ной был философом, и притом глубоким мыслителем. Впервые Твисп подумал, что моряне и островитяне могут достигнуть взаимопонимания. Не все же моряне такие, как Гэллоу или Накано.
– Знаешь что, Твисп? – спросил Ной. – Я ожидал от Корабля лучшего, чем все эти убийства. А Он еще говорит, что сделал это ради человека!
Ной пересек тень, направляясь к скамеечке так точно, словно мог видеть ее, и остановился прямо перед Твиспом.
– Я слышу, что ты здесь дышишь, – сказал Ной. – Корабль говорил со мной, Твисп. Мне все равно, веришь ли ты мне. Так оно и было. – Ной протянул руку, ухватил Твиспа за плечо, потом рука его опустилась, и он ощупал длинную руку Твиспа по всей ее протяженности, а потом снова поднял руку, чтобы провести пальцем по лицу Твиспа.
– У тебя и правда длинная рука, – сказал Ной. – Не вижу в этом ничего плохого, если это полезно. И лицо у тебя хорошее. Много морщин. Ты много проводишь времени снаружи. Ты все еще нигде Абимаэля не видишь?
Твисп сглотнул.
– Нет.
– Ты не бойся меня только потому, что я говорил с Кораблем, – произнес Ной. – Этот ваш новый ковчег причалил к суше раз и навсегда. Мы собираемся покинуть море.
Ной отвернулся от Твиспа и снова сел на свою рабочую скамеечку.
Чья-то рука коснулась правого плеча Твиспа. Он испуганно обернулся и столкнулся лицом к лицу с Накано. Громадный морянин подошел беззвучно.
– Гэллоу хочет видеть тебя прямо сейчас, – сообщил Накано.
– Да где же этот Абимаэль? – воззвал Ной.
Голубь возвратился к нему в вечернее время; и вот, свежий масличный лист во рту у него.
Дьюк не обращал внимания на вскрики наблюдателей, столпившихся в вечном полумраке вокруг Бассейна Вааты. Его уши не уловили сдавленный стон, явно исторгшийся из широкой могучей глотки КП. Тяжелый кулак Вааты, ухвативший Дьюка за гениталии, поглотил все его внимание. Это вырвало его из псевдосна весьма болезненно, но прикосновение Вааты с каждым мгновением становилось все мягче. Возгласы возле бассейна сменились бормотанием и приглушенным хихиканьем. Когда рука Дьюка начала гладить Ваату в ответ, в комнате воцарилось молчание. Ваата застонала. Ритмичные удары ее могучих бедер подняли такую волну, что все наблюдатели промокли до нитки.