И, конечно же, я думала о Косте и не могла избавиться от привязавшейся песни: «Ну а впрочем… если захочешь…» Но как уныло она во мне звучала!
Ждала звонка весь день. Даже в ванной, под душем ждала. Телефон положила на бортик раковины, чтобы дотянуться. А потом опять ходила по квартире в пижаме, с полотенцем на голове и бокалом вина из вчерашней бутылки. На часах было девять вечера, и я встрепенулась: сейчас раздастся звонок. Сейчас он позвонит. Пролетело полчаса, час… Раздался звонок. Пока снимала трубку, чуть сердце не выскочило. Слабым голосом: «Слушаю…»
Лилька. И трындит, и трындит, прямо понос какой-то!
Лилька собирается выйти замуж за мужчину, с которым уже год валандается. Раз в месяц на выходные она ездит с ним за продуктами в Финляндию, а Шурку отправляет ко мне ночевать. И каждый раз привозит мне лакричные конфеты, черные, резиновые. Почему-то Лилька убеждена, что я люблю эти конфеты. А я не люблю. Я ей сто раз говорила, но она, видимо, забывает. Правда, хоть я и не люблю лакричные конфеты, но иногда, когда жрать нечего, а хочется, я их употребляю для укрощения аппетита.
– Вообще-то я жду звонка. Междугородного, – уточняю озабоченным голосом.
– Ладно, закругляюсь. Но ты уж, пожалуйста, поговори с этой дебилкой, – просит Лилька. – Вставь ей клизму, очень тебя прошу.
Она жалуется, что Шурка наезжает на нее, угрожает сбежать из дома, если Лилька выйдет замуж. Обещаю вставить Шурке клизму. На все про все уходит десять минут. Вдруг он звонил в это время? Снова жду. Почему бы самой не позвонить? Почему, почему – по кочану.
Будто и не было прошедших суток, будто время вернулось вспять, и я снова малявка, неотвязно думаю о старшем красивом, умном, независимом и недоступном для меня брате.
Он не позвонит. 9
Костя не позвонил ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра. Вот козел! Что он себе вообразил?! Хотя, вероятнее всего, он ничего не воображал, он просто выкинул меня из головы. Память просеяла меня, как нечто несущественное.
А вот будет номер, если я беременна и рожу ребенка, маленького Самборского? А может, сразу двух, близнецов, мальчика и девочку. Лет через десять, когда мы снова встретимся, скажу ему: «Познакомься, Костик, это твои дети – Коля и Нина». Хотя нет, я назову их совсем другими именами, которые у Самборских никогда не встречались.
Костя – это мой крест. Ничего не кончилось, несмотря на годы и на мои замужества. Мучительная любовь тлела подспудно, не случайно я опасалась, что все вернется. Все и вернулось.
Если это была детская любовь, то почему она длилась много лет, была тяжелой, сопряженной с тоской, суть которой в невозможности взаимности. Сколько же времени было потеряно для счастливой ерунды, ребячьих дел и игр? И если бы в результате этого я бы развивалась умственно или душевно, так ничего подобного… Зачем же все это со мной приключилось?
В детстве я понятия не имела о Костиной взрослой жизни, но неосознанно пыталась сократить непреодолимое расстояние между нами, узнать о нем как можно больше: подслушивала, подсматривала, приставала с дурацкой анкетой.
– Какой цвет ты больше всего любишь?
– Цвет а-а дофина.
– Что это такое?
– Не знаешь? Цвет какашек королевского наследника.
Цвет какашек? Ему правда нравится или прикалывается? Но в любом случае – интересный ответ, оригинальный.
– А какая музыка тебе нравится?
– Кошачьи концерты. Слышала за окном?
Опять шутка юмора.
– А оперу какую больше всего любишь?
– «Майская ночь, или Утопленница».
– Нет такой оперы!
– Есть. Спроси у мамы.
– А фильм?
– «Красная шапочка».
– Врешь!
– Конечно вру, потому что мой любимый фильм называется «Испепеляющая страсть». Но соплячкам такое не показывают.
– Опять, наверное, врешь? Ладно, а книжку какую любишь?
– Кулинарную! – смеется. – Отстань, пожалуйста.
Он часто надо мной подшучивал и откровенно смеялся.
До сих пор я пребываю в уверенности, что о моей любви даже тетя Нина не догадывалась. Я рисовала десятки его портретов. Печальные глаза, высокие скулы, впалые щеки, волнистые волосы. У Кости достаточно характерная внешность. Рисунки валялись повсюду, но это выдать меня не могло, потому что никто, даже родная мать, не могла признать Костю в моей интерпретации.
Терпеть не могу предрассудки и суеверия, не верю в реинкарнацию, но, размышляя над моим неистребимым чувством, не могу не вспоминать трагическую историю наших предков, наших тезок. Все, так или иначе, повторяется. У меня есть фотографии тех, прежних Софьи и Константина. И похожи мы с Костиком на них не только именами. «Вот так начнешь изучать фамильные портреты, уверуешь в переселение душ…» Что-то подобное говорит в русском сериале Шерлок Холмс, разглядывая старинные портреты Баскервилей. И не случайно меня словно током прошило, когда на даче Костя назвал меня забытым именем – Сонулькой. Дело в том, что в одной из открыток, которые тот, давний Костя, посылал давней Софье, он именно так к ней и обратился.