– Зачем вы так… Натан милый. Он мне на свой день рождения подарок сделал.
– На день рождения… на день рождения… День рождения у него летом.
– А на прошлой неделе, что было?
– У нас Светлая седмица. А у него День мелиоратора... главный праздник. Какой год празднует… не просыхая. Глаза б мои… – она уронила луковую слезу в бульон и, неторопливо дребезжа изношенными связками, продолжила. – Такой хороший был мальчонка… ласковый. Да, бабка его сгубила. Как родители утонули, так и...
Испещренное морщинами лицо Маруси Аполлоновны своей живостью напоминало посмертную маску. Когда-то прекрасные, как лепестки незабудок глаза, превратившиеся теперь в два мутных стеклышка, увлажнились. Она вытащила из рукава батистовый платочек с монограммой и промокнула соленую росу.
Нежданно нарисовавшийся сюжет с утопшими родственникам отвлек Аду от вяло текущих мыслей о бриллиантах. Она перестала раскачивать стул и, подперев кулачками подбородок, с печалью посмотрела на Марусю:
– А что случилось?
Маруся прошмыгнула на табурет, втиснутый меж столов, запустила два иссохших пальца в кружечку и вытянула черносливину. Одинокий её клык впилась в разбухшую плоть. Она пошамкала окостеневшими деснами сухофрукт, погоняла от щеки к щеке, сладко почмокала и сглотнула.
– А то… переходили реку… в неположенном месте.
Ещё раз удивившуюся Аду стало разбирать нешуточное любопытство.
– Реку? В неположенном месте?
– Весной дело было. Помню Гагарина на орбиту запустили… – Маруся часто останавливалась, с присвистом набирала воздуху в истрепанные легкие и неспешно продолжала. – Он пока летал, Вовка, зять Розы, решил в гастроном сбегать, чтоб отметить. По -царски. Он любил по-царски. Сам-то из плебеев. Мать из-под Бердичева. Изумительной красоты была жидовочка … Её отец Вовкин с голодомору вывез. Комиссарил он там в заградотряде… Сам из здешних. Гегемон пролетарский. С гонором. Прости, Господи… – Маруся перекрестила воспоминания. – Пьяница в еврейской семье такая редкость, такая редкость… Вот раньше зимы так зимы. В зоосад меня девчонкой по реке возили. На трамвайчике с маман …
Неожиданно в кронах натанова генеалогического древа нарисовалась трухлявая ветка покойного папаши. Хранительница семейных тайн достала вторую черносливину и, заложив за щеку, продолжила:
– А Маара за ним. Не пущу одного, говорит. Он когда упивался, дебоширил. Все ему жиды мерещились. Христопродавцы, орал хитрожидые… Сам-то нехристь, наполовину еврей, но орал… Видно пер из него папаша посконный. Хам и мазурик. И били Вовку…ох, сильно били… Помню, раз башку ему проломили, за фиоритуры матерные. Жиды и проломили… Точно. Только Розалия с Нанчиком и Маарой за порог, а он дружков с помойки в дом. Журфиксы по ночам устраивать… – Маруся облокотилась о стол, обхватила рукой лоб, и, прикрыла глаза, словно пытаясь оживить воспоминания в цвете, вкусе и запахе. Изъеденные морщинами губы, точно баянные меха растянулись в недолгой улыбке. – Раз Розалия раньше с дачи вернулась. А у него бонбоньерка в рюшах. Водку хлещут. Дружок там еще его был. Не помню, как звали…. Одна на двоих… Так Розалия ему такой карамболь учинила!
Внезапное крещендо недолго колебало воздух. Колоратура поникла, и повествование потекло все в том же русле равнодушных воспоминаний.
– Розалия Вовку не жаловала. Она только цыкнет, он сразу в плие со страху. Вошью его звала… и все свинтить грозилась. Свинчу, говорила башку, как гайку. Боялся её… Маара то, еще до свадьбы натанцевала Нанчика… набугивугила. Она у Розы поздняя … и неизвестно кто папаша. Роза её перед войной родила. До войны в буфете работала… исполкомовском. Вроде с самим замом путалась. Профурсетка ещё та была. А потом к интендантскому начальнику в штаны залезла… Так, что в голодуху повидлу сумками таскала…
То, что от сокровищ несло мертвечиной, Ада почувствовала еще в кладовке, глядя на рыжий саквояж из буйволиной кожи. А теперь она почти не сомневалась в истинном происхождении богатств натановой бабки. – …последний с которым валандалась, еще тот оказался разложенец-ленинец. Друг детей. – Куриные лапки марусиных конечностей усыпанные старческой гречкой мелко перебирали передник. – Над Маарой тряслась, тряслась… пылинки сдувала, никуда не пускала. А ублюдок от сожителя оказался. Ох, Роза её к стенкам башкой прикладывала, ох прикладывала... Орала, что сама ублюдка выскребет. Мааре тогда шестнадцать только исполнилось. Потом смирилась. Сожителя – вон... Нашла вот Вовку, на свою голову. Сосватали. Лишь бы срам прикрыть. Он за Маару автомобиль получил «Волгу» - ГАЗ. Правда этот дурак так и не научился ездить. Он у него в гараже во дворе стоял. Он и сейчас там стоит, поди. Если Нанчик не пристроил.