Дима уткнулся лицом в его шею, тихо рыча и пытаясь не сорваться за ним. Но сжавшиеся вокруг него мышцы не дали ни единого шанса. Стон, проклятие, и он впился зубами в соленую кожу на плече Влада, глуша вскрик.
…- Спасибо, - мягкий, почти невесомый поцелуй в губы, когда дыхание стало более-менее нормальным. Дима аккуратно вышел из полностью расслабившегося тела и вытянулся рядом, прислушиваясь к собственным ощущениям. Слишком много всего. Но главного – нет. Не рвется из груди тихое «люблю». Но так правильно. Именно так. Слишком много времени прошло. Слишком юны и глупы они были. Не успели…
- Ты коварный тип… - с тихим смешком выдохнул Влад немного погодя. - Ты знал с самого начала… Мне даже шевелиться лень.
Дима ответил только тихим, мягким смехом.
- Значит, не судьба, Владик, - он повернулся на бок, лаская взглядом четкий профиль.
- Да, наверное, - Влад потерся щекой о подушку и прищурился. Из-под плотных штор пробивался утренний свет. - В любом случае, я рад видеть тебя. Правда рад.
- Останешься здесь? – Дима зевнул, зарывшись лицом в подушку.
- Нет, мне нужно идти, - Соколовский потянулся всем телом, тихонько зашипел, а потом сел на постели. - К тому же, у тебя тоже дела. Любимый продюсер, встречи и съемки.
- И все-таки ты ревнуешь, - хмыкнул Дима, вытягиваясь на постели и следя за ним сквозь завесу волос. Снова светлых.
- Ревновал тебя я в Звездном доме. Сейчас это совершенно бесполезное и ненужное занятие. Если бы не съемки, я бы не знал, где ты и что с тобой, - оборачиваться простыней он не стал. Просто поднялся на ноги, на минутку замер, позволяя телу свыкнуться с тупой ноющей болью.
Дима спрятал усмешку в уголках губ. Да, все верно. Он выдохнул и поднялся. Натянул какую-то майку, которую нашел на кресле рядом с кроватью и, тихо шепнув «собирайся», вышел. Прикрыл за собой дверь и, не включая свет, прошел в гостиную. Покопался в сумке и на ощупь извлек ДВД-диск. Он всегда его возил с собой. Как талисман. Как напоминание самому себе. Вставив диск и захватив пульт, Дима устроился с ногами на диване перед телевизором, обнимая подушку. Изображение на экране моргнуло, а потом… Память накрыла его также, как когда-то «Призрак в Опере» накрыл громадный концертный зал, заставляя содрогаться стены и пол. Его первый выход. Его первый шаг.
А парень на экране казался таким уверенным. Таким… яростным, холодно-страстным. Жгучий брюнет с длинными прядями, тронутыми серебром на кончиках, весь в черном, в распахнутой почти до пояса рубашкой с полупрозрачными рукавами и широкими атласными манжетами. С тонкими сверкающими браслетами, массивными кольцами и… в маске. Он до сих пор помнил прикосновение черного бархата к коже. Помнил узор, вышитый серебром. Жаль, что ТОГДА он не мог оценить момент.
Как взвились вверх темно-красные портьеры, как тяжелая, жесткая аранжировка ударила по залу, заставив вздрогнуть. И как он… пел партию Призрака в перекрестье лучей прожекторов, мечущихся по огромной сцене. Яростно, сильно, раскрывая свой голос в полную силу так, как когда-то мечтал. Под взглядами тысяч людей, ловя их шок и восхищение. Финальная точка – изящным, небрежным жестом маску долой. И взгляд в камеру сквозь сетку разлетевшихся волос. Этот мир – мой.
Какие свои связи тогда задействовал Гельм, Дима даже боялся предполагать. Но на премии MTV Europe Music Awards, темой которой стали мюзиклы Ллойда Уэббера, Дима пел самую известную партию из самого известного мюзикла. Никому не известный парень, трясущийся от страха и внутренней истерики. Гельм потратил почти полгода, чтобы подготовить это выступление. Он продумал все до мелочей вплоть до того, какие носки должны быть на Диме и на какой секунде в какую сторону он должен шагнуть. Дима послушно выполнял все его требования, до изнеможения репетировал и тренировался, а накануне закатил безобразную истерику, хлюпая носом и размазывая сопли, как девчонка. Гельм с ним церемониться не стал. Собрал волосы в пригоршню и, вынудив поднять голову, четко и зло проговорил, глядя прямо в глаза: «Ты можешь, Дима. Ты. Можешь. Все. Этот мир принадлежит тебе. Просто пойди и возьми его. Перестань трусить, забудь о других. В этом мире есть только ТЫ». И он поверил. Смог преодолеть внутренний страх. Смог стать свободным. От предрассудков, от чужого мнения, от прошлого и всего того, что тянуло его камнем обратно на дно. Он вышел на сцену и спел Уэббера так, что на следующий день все говорили только о нем. Зрители забыли тех, кто выступал до него. И не запомнили тех, кто был после. Номинанты, премия – все забылось. «Никому не известный парень с голосом, проникающим в сердце…» Так, кажется, о нем писали на следующий день. После шоу, после пьяных соплей он проснулся знаменитым. Дима был счастлив. Счастлив так, что Гельм только посмеивался, глядя на прыгающего по дивану подопечного, который враз из спокойного молодого человека превратился в ребенка.