17.
— Черт! — Дима выругался и, жестом отправив нерадивого менеджера дальше заниматься своим делом, потянулся за вибрирующим телефоном, надеясь, что это Гельм, которому он сейчас выскажет все, что думает об этом финне, скинувшем на него всю свою работу, а сам исчез по каким-то делам, в которые Диму, естественно, не посвятил. Но стоило только кинуть взгляд на дисплей, как дыхание сорвалось. Сердце гулко стукнулось о грудную клетку, а потом заколотилось где-то в горле. Этого не может быть. Просто. Не может. Может, он ошибся номером?
Дима оглянулся и поспешил отойти туда, откуда голос его никто не услышит. Еще один взгляд на фотографию смеющегося Влад, и он, прикрыв глаза, принял звонок:
— Да?
— Здравствуй, Димка, — от хмеля слегка заплетался язык. Удивительно как быстро можно опьянеть, если сильно нервничать и залпом выпить горячего вина со специями.
— Здравствуй, — выдохнул тот, сжимая пальцы в кулак от пронзившей вдруг боли. Влад просто пьян. А чудес на свете не бывает.
— Я идиот, Бикбаев… — выдохнул между тем в трубку Соколовский. Хорошо, что Димка этого не видит. Не видит, как он жмурится. Не видит, как кусает губы, силясь не заорать. — Кли-ни-чес-кий… Мне хреново без тебя, Димка…
— Извини, — искренне выдохнул Дима, прислоняясь к какой-то стене позади себя. — Ничем не могу помочь. Я ведь тоже идиот, Влад.
— Это ты извини меня, Димка… — Влад прислонился лбом к холодному стеклу. — Я должен был сказать тебе… Я люблю тебя, Бикбаев. Даже если тебе не нравится это слышать. Я все равно люблю тебя, — Соколовский мучительно усмехнулся. — Через неделю у меня съемки заканчиваются… Приезжай, а?
Дима резко отвернулся, чтобы никто не видел его лица. Искаженного, перекошенного от отчаяния. Он смог, он внушил себе, что тогда ему все это показалось. Что не говорил Влад этих слов. А теперь… И что, черт побери, теперь со всем этим делать?!
— Ты же знаешь, что я не могу, Влад, — говорить было невыносимо. Хотелось бросить, все бросить, взять билет на первый попавшийся самолет и лететь, лететь к нему, даже с пересадками. — Скоро Рождество, у меня… каждая секунда расписана.
— Хотя бы на день. Фигаро тут, Фигаро там. Самый лучший подарок на всем белом свете. Ты знаешь, что это ты?
— Сколько ты выпил, Влад? — Почему ему все больше кажется, что все это — пьяный бред? И завтра, как только Соколовский проспится, он даже не вспомнит об этом разговоре.
— Бокал глинтвейна, Дим. — Не верит. Поделом, Соколовский. — Я на улице в одном свитере снимаюсь, а у нас холодно и снег уже давно лежит.
— Черт, Влад… — Новый год скоро. А он уже и забыл, что это такое — нормальный праздник дома, а не на очередной сцене. Хотя прошлый год ему даже понравился. Он пел дуэтом с Гельмом в Хельсинки, в его «родном» клубе, и это было действительно потрясающий Новый год. — Прости. Но мне мало одного дня. Даже если Гельм отпустит меня, я не приеду на один день. Прости.
— Я… ладно, хорошо. Я рад слышать тебя, Дим… Правда рад. Надеюсь, ты не сердишься на меня, — судорожный выдох. Как можно тише и ладонью прикрыв микрофон. — А знаешь, я все равно буду тебя ждать.
— Я не сержусь на тебя. Я просто по тебе скучаю. Как же глупо это все… — Дима потер висок, словно это могло помочь избавиться от начавшейся тупой головной боли.
— Не-а, не глупость… — и едва слышным шепотом. — Я люблю тебя. Увидимся… когда-нибудь?
— Увидимся. Увидимся, Влад. Когда-нибудь. — Надо заканчивать этот звонок. Он и так всю душу вынул. Но почему-то пальцы не слушаются. И он слушает, слушает дыхание Влада там, через океан.
Звонок оборвался сам. Хорошо хоть хватило денег на то, чтобы поговорить, чтобы сказать все. Ему не хватило бы решимости нажать на сброс.
— Он… занят. — Влад обернулся к Вильгельму и улыбнулся. Жалко и устало.
— Конечно, он занят, — Гельм крутанулся, поворачиваясь к нему. — На один день? — Это чувство, которое не очень приятно жжется внутри — это ведь не ревность, нет? — Но спасибо за попытку. Надеюсь, что она оправдает себя, — он скользнул взглядом по интерьеру кухни и направился к двери. — Спасибо за глинтвейн. Я сообщу тебе, если Дима соберется к тебе.
— Хорошо, — кивок в ответ. Кружится голова. Такое чувство, будто он потерялся среди радиоволн. И собрать себя из кусочков не может. И желание только одно: чтобы он скорее ушел. Страшное чувство, как будто его только что препарировали под микроскопом, да так и оставили распятого на кусочке стекла.