А старуха на кухне тем временем принялась бубнить, и Павел волей неволей прислушался к ее словам.
— Где-то в дивном лесу, полном земляники и заячьей капусты, среди высоких папоротников солнечным днем под звон ручья и пение птиц, в уютной норке под замшелым корнем векового дуба появились на свет два зайчонка. Братик и сестричка. Ушко и Лапка. Мама-зайчиха назвала так своих детей потому, что у братика было черное ушко, а у сестрички — черная лапка.
«Мы — особенные! — прыгая по кочкам и греясь в приветливых солнечных пятнах, кричали зайчата. — Таких как мы больше нет. Все зайцы серые-серые, а зимой будут белые. Все такие похожие друг на друга, но обычные. А мы — другие! У моей сестренки черная лапка. У моего братика черное ушко!».
Жили они беззаботно, резвились, ели заячью капусту, росли. И вот однажды, сбежав от матери, попрыгали на дальнюю поляну за земляникой. Сорока-балаболка насвистела зайчатам, что на опушках, пригретая ласковым солнцем, налилась сама крупная земляника.
Прыг-скок, вот и опушка. Дальше поля, без края, без начала, с колыхающимися пряными травами. Застыли зайчата, никогда они не видели русских просторов.
«Вон ягодка», — вскричала Лапка и из лесу выскочила. А Ушко стоит — не решается. Вдруг вспомнился ему Ворон, который хрипло кричал им в след:
«Куда бежите, малыши, будет беда! Идет беда!»
Знал Ушко, что ворон стар и уже давно порос мхом. Никто ворону не верил, он вечно говорил кажущиеся другим глупыми вещи. Но страшно стало вдруг зайчонку.
А Лапка уже во всю кушает сочные, набухшие ягодки и хихикает над трусоватостью брата. Ушко не выдержал, побежал следом, но тут увидел на опушке еще одного зайчонка.
«Эй!» — крикнул он, приближаясь, и разглядел, что ушко у того тоже черное. Замер зайчонок, а Лапка как закричит:
«Беда, братец! Беда!»
Спикировал с неба ястреб, ухватил Ушко поперек тельца, поднял его влет и унес кормить своих птенцов. Заплакала Лапка, а незнакомый зайчик с черным ушком прыг-прыг и скрылся в лесу. Как думаешь, внучка, что это, когда из двух одинаковых беда одного выбирает?
— Это судьба, бабуль!
— Нет, внучка, это правильно завороженное зеркало.
Тут Павел не выдержал, встал, выдернул из-под зашипевшего кота свой простреленный пулей портсигар и заглянул на кухню.
Здесь и вовсе все было обшарпано до безобразия; на побеленном много лет назад потолке расплывались желтые разводы от старых потопов. Мебель разваливалась от старости, двери шкафчиков перекосило, углы были обколоты. За столом сидела старуха, держа на коленях белоснежную ангорскую кошку с голубыми глазами. Кошка громко мурлыкала, втыкая в хлопчатобумажные колготки бабки длинные тонкие когти. Задранный высоко хвост щекотал хозяйке подбородок.
— А где внучка? — нервно спросил Павел, неловко заходя в кухню.
— Какая внучка? — сварливо переспросила старуха, неодобрительно глядя на гостя.
— Та, с которой ты разговаривала!
Павел на всякий случай выглянул в коридор, но там никого не было; зашел в ванную, туалет, оглядел облупившиеся стены и проржавевшую до дыр сантехнику.
Странное волнение охватило юношу, непонятный страх накатил и Павел облокотился о дверь, тяжело задышав.
— Тебя вроде не по голове стукнули, нехристь, — донеслось с кухни. — Нет тут никого, кроме тебя, меня и моих кошечек славных.
Павел судорожно вздохнул и бросился к выходу. На тумбочке у входа лежала разделочная доска, подсохшие ошметки мяса и длинный узкий кухонный нож — видимо старуха здесь нарезала кошкам еду. Павел торопливо натянул кроссовки, замешкался на мгновение, а потом, приняв решение, схватил нож и сунул его в карман. Он ровным счетом не понимал, что происходит. Аспирант Павел Кранц по всем законам его жизни должен был вернуться домой, пужинать, взгромоздиться на кресло с ногами и, включив радио, послушать новости (после дня перед микроскопом он предпочитал не смотреть телевизор). А потом уснуть. Вместо этого, трудно представить, он получил пулю в грудь и очнулся неизвестно где у сумасшедшей старухи!
Не оглядываясь, Павел вылетел на лестничную площадку, оставив за собой провонявшую кошачьими испражнениями квартиру, ссыпался по лестнице, топоча как столетний слон. Вывалившись на улицу, юноша повис на дверной ручке, судорожно глотая влажный ночной воздух.
Надо матери позвонить, — мелькнуло в голове. — Сейчас только, уйду подальше.