Подняв трубой белый пушистый хвост, через этаж стрелой метнулась ангорская кошка. Вокруг все вспыхнуло мертвым белым светом. Истончились тени, Павел крепко накрепко зажмурился, заслоняясь локтем, но сознание поплыло, он вроде отключился на мгновение, откинулся на спину, больно ударившись затылком о ступеньку. Хорошо, как говорится, что сидел, а не стоял.
Вскочил и, не оглядываясь, бросился вниз. Уже вбегая в гараж, внезапно понял, что на улице наступил день и приветливые солнечные лучи врываются в разоренные ворота.
Так он и замер у выхода, как громом пораженный. На асфальте у стены цеха лежали в луже крови Ким и Горден. Было сложно сказать, чья это кровь, утреннее солнце нежно гладило их застывшие, белые лица и от этого жуткого зрелища Павла передернуло. Кранц медленно подошел, неуверенно, ощущая в груди пустоту. Ни боли, ни отчаяния. Он все еще не верил. Сел на корточки и взял крестного за руку. Горден лежал снизу, приняв весь страшный удар на себя, но и Ким не подавал признаков жизни.
Только обретя, потерял, — мелькнула мысль.
Он поднял голову и посмотрел в черный провал окна, из которого выпали двое погибших. Высоко, никто бы не выжил.
Рука крестного была очень горячей. Павел неуверенно вдавил пальцы, под кожей едва ощутима билась жилка. Жив!
— Возьми!
Кранц дернулся, бессмысленно глядя на привставшего на локтях Кима. Совершенно живой, в ссадинах и ранах, тот протягивал ему маленькое квадратное зеркало.
— Возьми его, Кранц, — Ким потряс зеркалом перед самым носом Павла. — Сейчас это твой единственный шанс. Будешь первопроходцем, — он закашлялся, оттолкнулся, переворачиваясь на спину, и задышал тяжело.
— Я нашел двойника, — не выпуская руки крестного, Павел придвинулся к Киму.
— ТЫ сделал то, что не смог я, малыш, — Ким скривился. — Выживи, я тебя прошу. У тебя есть на это все шансы. Когда Лев попытается тебя убить, загляни в зеркало и пусть отражение встанет между вами.
— Это возможно? — уточнил Павел.
— Теоретически.
— Ах, теоретически, ну тогда я спокоен. Вот только собачки эти…
— Нет их, Горден все сделал верно. Это тени, тени сгущаются лишь ночью. Прикосновение яркого солнца делает их ничем. Если они появятся, просто пни шавок на свет, и они подохнут!
— Горден, — Павел осторожно потряс крестного за плечо.
— Сам, Кранц, сам, оставь его. Горден жив, но сейчас бесполезен. Или он разобьет зеркало, а я ему этого не позволю. Даже ради тебя, понял.
— Я и не прошу, — Кранц неохотно поднялся, сжимая в руке зеркало. Обычное зеркало, в каких запечатлеваются припудренные носики и накрашенные глазки.
То же мне, супероружие, — саркастично подумал Павел.
— Павел, Лев может причинить вред Белле, — Ким не приказывал, он умолял и Кранц снова взглянул на темный проем.
Ладно, ладно, иду, — сказал он сам себе.
— Была ночь, а теперь день и я видел белую кошку…
— Кранц, Белла там одна!
— Иду, — согласился он и медленно пошел обратно. Уже с лестницы были слышны разгоряченные крики, он старался не вслушиваться в них и не понимать слов. Но когда Павел поднялся наверх, это стало невозможным.
— Ты никогда не считалась со мной, ты стерва, Белла, признай! — вопил Лев охрипшим от ярости голосом. — Хоть раз ты поддержала мои собственные идеи, хоть раз поставила мои желания выше своих?!
— У тебя родилась дочь, поганец, а ты продолжал думать только о себе, — в ответ кричала Белла. — А когда я тебе сказала, что ты плохой отец?! Что ты сделал?! Оказался плохим мужем, вот что! Ты чуть не убил меня на глазах у дочери!
— Чего ругаетесь? — негромко спросил Павел, подходя к раскрасневшейся Элизабет. — Это все дела давно минувшие, а вы еще не наругались? Как звери стали, уймитесь уже…
Белла развернулась и залепила Павлу такую пощечину, что у него зазвенело в голове. Черненко остервенело захохотал.
— Попал под горячую руку, Кранц! Видал?! Хороша бестия! Ненавижу ее, за то и полюбил!
— Да плевать мне на тебя, Лев, я пришел сюда за ней приглядеть, чтобы ты женщину не обидел, — не пошевелившись, отозвался Павел. Он даже не дотронулся до горящей огнем щеки.
— Ишь, какой предусмотрительный у нас храбрец нашелся, — усмехнулся Лев. Белла отвернулась.
— Иди, проветрись, женщина, — велел Павел. Пожалуй, ради этой фразы стоило умереть.