Я уже готов разорвать и сожрать любого, кто встретится на моем пути.
Я уже готов стать животным.
И я снова поднимаюсь на ноги и иду по темной улице.
Я не смотрю, куда иду, нет сил поднять веки, и мое слабое тело мотает из стороны в сторону. Мне хочется сдохнуть поскорее. Мне хочется убить себя, но совершенно нет на это сил.
Я думаю о том, как прекрасна была музыка раньше, и как сильно я ненавижу ее сейчас. Я представляю, как мои пальцы скользят по клавишам, а в следующую секунду хватают топор и разбивают инструмент в щепки. В этом мире нет ничего прекрасного, изысканного, возвышенного. Это иллюзия богатеньких деток.
Мне жарко.
И в следующую секунду холодно.
Я не перестаю злиться на свое тело за то, что оно слабое. Мой разум знает, что я выберусь, я всегда выбираюсь, но тело звереет. Оно шлет мне картинки свежего мяса. Индейки. Стейка. Хот-догов.
Я останавливаюсь и начинаю смеяться. Не пытаюсь себя заткнуть, тело уже не реагирует ни на какие позывы мозга, поэтому я ржу, как чокнутый. Облокачиваюсь на стену дома, и слышу лишь свой хрипящий надрывающийся голос. Выуживаю из кармана несколько смятых листов бумаги. Смотрю на записи: сто шестьдесят два дня на улице. Последние двенадцать из них совсем без еды.
– Эй, ты чо, – слышу я пьяный прокуренный голос позади и заставляю себя обернуться. Бездомный больше похож на обдолбанного йети. – Ты чо? – повторяет он видимо в ответ на мое сумасшествие. – Ты чо, надо мной ржешь, сука?
«Нахер ты мне сдался», – хочу ответить я, но язык тоже не слушается.
– Я те чо, типа клоун, да? Смеяться будешь, сука?
Йети наступает, закрывая мои пути отхода, но сил на бег уже не остается совсем. Я сдаюсь. Приклеиваюсь спиной к холодной кирпичной стене и просто жду, что будет дальше.
В руке у йети сверкает нож.
– Ты чо, думаешь, можно надо мной просто так ржать?
Он повторяет это снова и снова.
Я озираюсь по сторонам, растрачивая последние силы, чтобы повернуть голову. Патрульная машина останавливается в паре сотен метров, но не видит эту глупую сцену, потому что в подворотне совсем темно.
– Копы, – выдавливаю я.
Йети озирается и тоже замечает патрульных.
– Ах ты сука, – шипит он, замахивается и беззвучно вонзает лезвие мне под ребра. Все происходит слишком быстро. Я закрываю глаза. Открываю: рядом никого нет.
Я предвкушаю жжение в животе, но его нет. Опускаю взгляд: оказывается, я успел закрыть ребра рукой, и нож прошел прямо сквозь запястье.
Крови много. Ноги больше не держат, и я сползаю вниз по стене.
Мне не хочется умирать здесь, но выбора не остается.
***
– Грета, ты в порядке? – Себастиан опускается рядом со мной. Он видит дохлую рыбину, но не видит записку, которую я сжимаю в кулаке.
Я все еще вижу воспоминания Томаса, чувствую его боль, его голод, его страх, его безумие и на секунду все это смешивается с реальностью, и очередная мигрень становится просто невыносимой.
– Грета, надо идти, здесь никого нет, – говорит Себастиан и протягивает мне руку, чтобы помочь подняться. – Ты... что-то видела? Или как?
Я качаю головой.
– Просто задумалась. Странно все это.
– Не верю я Майку.
– Он не врет. Я точно знаю.
Себастиан кивает, но, кажется, мои аргументы его не убеждают. Мы поднимаемся наверх и выходим на улицу.
– Кстати люди Андерсона нашли винтовку, из которой стреляли в Адриана.
– Где она была?
– Спрятана под матрасами.
– Слишком просто, – выдыхаю я и забираюсь на заднее сиденье авто.
– Томас снова играет с нами?
– Он и не переставал играть.
***
Во сне я вижу круги, что накладываются друг на друга, образуя спираль. Я лечу сквозь нее к началу всего сущего, к тому, что только может родиться. Я верю, что стоит дойти до самого конца, и я смогу постичь смысл и понять, что все мои страдания не напрасны. Я верю, что ради этого священного знания стоит пережить боль. И злость. И отчаяние. И жизнь. Эту чудовищную жизнь, что разрывает меня на кусочки.
Я открываю глаза, перед ними двоится окно. Моя голова чуть повернута влево, туда, где тучи заволакивают все небо, и приятная темнота поглощает комнату.
Пищит аппарат жизнеобеспечения, но то, что я нахожусь в больнице, доходит до меня чуть раньше – по запаху. Этому неприятному запаху чистоты и лекарств.