На столике нахожу две таблетки обезболивающего. Долго думаю, почему именно две, а потом понимаю: этого достаточно, чтобы я не озверела от боли и слишком мало для того, чтобы покончить с собой.
Когда становится невтерпеж от скуки и одиночества, колочу по двери, но вместо Адриана мне открывает не человек, а настоящий шкаф. Он стоит передо мной, ровно вписываясь в дверной проем, и я глупо блею что-то о том, что мне надо в туалет. Шкаф ухмыляется своим квадратным ртом с крайне желтыми зубами и толкает меня в сторону ванной. Сделав свои дела, выхожу и мотаю головой влево-вправо, осматривая коридор, но он – коридор обычного дома, в котором нет ничего примечательного. И Адриана тоже нет. Я не знаю, радоваться мне или грустить, поэтому молча ползу в свою комнату, и мистер Шкаф закрывает за мной дверь.
Когда заканчивается одна книга, я беру в руки вторую, и это опять Хемингуэй. «Праздник, который всегда с тобой» – я смеюсь над названием, потому что «праздник» – это точно не про меня. Моя гребанная жизнь – карнавал уродцев, которые бредут под ржавые звуки каллиопы, едва передвигая ногами, и плачут навзрыд, когда прохожие кидают в них увесистые булыжники.
Но с книгой я проваливаюсь в небытие еще на несколько часов, и тогда за окном начинает темнеть. Думаю о том, что надо поколотить в дверь и попроситься на выход, но мистер Шкаф приходит раньше, молча выпускает меня, как какую-то собачонку и так же молча возвращает назад. Мои надежды на ужин оказываются ненапрасными. От тарелки идет пар, на ней – кусок поджаренного мяса и овощи, у меня текут слюнки, и я забываю обо всем, когда набрасываюсь на еду.
О, боже мой, в жизни не ела ничего вкуснее.
***
Стоит мне открыть глаза, как я вижу нависшее надо мной лицо, вскрикиваю, переворачиваюсь и лечу с кровати на пол, запутываясь в одеяле. Мычу, уткнувшись носом в ковер, пытаясь высвободить руки, и слышу смех Адриана. Ругаюсь себе под нос, и как только мои руки оказывается свободны, пуляю в моего надзирателя подушкой. Пусть знает, как смеяться над спящими бездомными девочками.
Подушка попадает прямо в цель, и Адриан явно не ожидает моей атаки. Перехватывает подушку и держит в руках, хлопая глазами. Я хмурюсь и сверлю его недовольным взглядом.
Поднимаюсь на ноги, поднимаю одеяло на кровать и сажусь поверх него. Опускаю взгляд на руки, вновь изучаю сухую кожу в каждой ее трещинке, дабы не встречаться глазами с Адрианом. Слышу, как недовольно он сопит, когда не привлекает моего внимания.
– Мне нечего сказать, – отрезаю я прежде, чем он спросит что-либо еще, но Адриана это не остановит, я чувствую. Резко поднимаюсь на ноги, хватаю со столика томик Хемингуэя и впиваюсь взглядом в страницу, пытаясь побыстрее исчезнуть из этого мира, провалившись в выдуманный, но реальность слишком крепко держит мои мысли в своих руках и не впускает меня в книгу.
– У тебя нет семьи? – спрашивает Адриан.
– У меня ничего нет, – бурчу я, теребя край страницы.
– Что случилось?
– Это не твое дело, ясно?
Я не хочу этого. Не хочу кричать, не хочу срываться, но мой голос становится таким звонким, что режет мои же уши. Я не хочу смотреть Адриану в глаза, но злюсь так сильно, что это выходит рефлекторно, и я уже не могу вернуться в былое равновесие.
– Я живу среди бездомных детей. У меня нет родителей, семьи, друзей, дома. Я не хожу в школу. Я не ем, если у меня нет денег на еду. Я не сплю, если мне нужно работать больше. Майк предложил мне ограбить ваш гребанный склад, потому что нашел человека, который это дерьмо купит. За бешеные деньги, понимаешь? Майк обещал мне. Обещал, что все изменится. Обещал, что дети больше не будут ночевать в бараках и питаться отходами. Обещал мне, что мы станем людьми!
Я никогда не чувствовала себя такой пустой, как сейчас. Меня выпотрошили, будто рыбу, вынули все внутренности, все, без остатка, даже чувства и мысли. И холодно. Холодно изнутри, и поэтому я кричу от внезапного обжигающего льда, который касается внутренней стороны моей кожи.
– Мне нечего больше сказать, – выдыхаю я и закрываю глаза. Холод растекается по телу, и теперь боль распределяется равномерно, проникая в каждую клеточку.