Финишная прямая. Подтягиваюсь на руках и оказываюсь на крыше: теперь все небо в моих ладонях.
Ночь проходит быстро. Я не сплю долго. Смотрю вверх, на маленькие светящиеся бисеринки звезд, на черное покрывало неба, на облако дыма, поднимающееся вверх от сигареты охранника свалки.
Да какого там охранника, он всегда был нашим единственным отцом, другом и покровителем.
Наш Серый.
Такой же ночной скиталец, как и я.
Облако сигаретного дыма приходит в движение и направляется ко мне. Физика: сначала изображение и только после – звук.
– Генри! Ты чего опять не спишь?
Перебрасываю ноги через перегородку и оказываюсь на самом краю. Улыбаюсь. Конечно, Серый не заметит этого в темноте.
– Кто-то же должен за тобой приглядывать, – улыбку в голосе скрыть невозможно.
Серый подходит к лестнице и останавливается перед ней, продолжая выдыхать клубы дыма. Он не поднимется ко мне наверх: возраст не тот, боль в суставах и принципы. Будет стоять и горланить облаком концентрированного табака великие мысли. Будет рассказывать истории из детства, которого всех нас лишили. Так громко, чтобы смогла услышать я. Так тихо, чтобы никто не посмел проснуться и подслушать чужие воспоминания.
– Серый, сколько тебе лет? – спрашиваю я, уже и не знаю, в который раз. И в очередной раз ожидаю историю. Новую историю старой жизни.
– Ты же и сама знаешь, малышка Генри. Слишком много для того, чтобы заводить детей и слишком мало для того, чтобы нянчить внуков.
– Мы все тебе дети, Серый.
– Если бы у меня была дочь, она была бы похожа на тебя, малышка.
Я смеюсь.
– Скорее на Люси с ее лисьей мордочкой и талантом влезать в изощренные передряги!
– Ох, Генри, ты умела наживать проблемы куда более искусно. И так же виртуозно из них вылезать.
– Я?
– Ну конечно. Малышня принимает тебя за хмурую мачеху, но ведь ты тоже еще ребенок, Генри. И у тебя есть своя история.
– Здесь нет детей, Серый, – двигаюсь к лестнице и вдыхаю табачный дым. Люблю, когда этот запах обжигает легкие, – мы все здесь повзрослели слишком рано.
– Ты ошибаешься, Генри, – он улыбается, – дети редко взрослеют.
Мы говорим долго, и время растекается между нами, оно – невидимая рыба, что бьет хвостом по грязной луже нашего существования. Ей слишком мало надо для того, чтобы выжить, но однажды даже эта никому не нужная лужа высыхает на солнце и время умирает, оборачиваясь вспять.
Цель моей жизни – не дать ей погибнуть как можно дольше. Я ворую капли влаги из чужих грязных луж и приношу себе. Моя рыба большая и умеет улыбаться. Ее чешуйки зеленым переливаются на солнце и розовеют в лучах рассвета.
Моя рыба так сильно хочет жить, что я улыбаюсь каждому новому дню, встречая его на крыше ангара.
Мои руки в ссадинах, на них – въевшаяся грязь. Мои ногти почернели от пыли, как и волосы, ставшие пепельными, но Серый все равно называет меня красавицей. И мы с ним лучшие друзья. Я знаю, что нас разделают почти полвека, целая морская рыбина, которая много повидала на своем веку, но невозможно найти дружбы крепче и вернее нашей.
– Генри, а знаешь, что будет, когда однажды у меня появится миллион долларов? – говорит Серый, и его глаза сияют, они волшебны в лучах рассвета. Кажется, даже морщины разглаживаются, и его лицо остается вечно молодым.
– Ты купишь нам целый корабль, и мы отправимся бороздить моря!
– Я буду капитаном корабля-призрака!
– Мы будем ловить заблудившиеся в океане лодки, и...
– И?
«Возвращать умирающих рыб к жизни».
– Показывать им верный путь.
– А потом мы объедем весь мир.
– Ты взберешься на вершину мира!
– А ты закончишь Гарвард!
– Или Хогвартс!
И мы оба смеемся, потому что верим в это. Только в эту темную ночь.
***
– Ох, Генри, Генри, – причитает Серый, затягиваясь последней сигаретой.