Но я подношу к губам кружку и отпиваю немного. Жидкость обжигает горло, и я кашляю, глаза наполняются слезами от боли, и я не могу остановиться, сжимаю горло руками.
– Ты чего, надо понемногу, вот так, – Майк отпивает немного виски из моей кружки и вновь смеется над моими страданиями. – Дурёха ты, Генри.
Он делает еще один глоток и убегает, оставляя кружку мне. Вырубает музыку с полпинка, хватает гитару и кричит на весь зал:
– Хочу играть! – и присутствующие поддерживают эту идею общим гомоном.
Sucker love, a box I choose.
No other box I choose to use.
Another love I would abuse,
No circumstances could excuse.
[Детская любовь – вот мой подарок,
Другого – мне не нужно,
Другую любовь я бы так не берег,
И ничто не могло бы оправдать моего отношения]
И пока Майк играет, он не отрывает от меня своего взгляда, скользит им, как прежде: сначала сверху вниз, потом снизу вверх. Я изредка делаю глоток из кружки и морщусь, когда все внутри жжет. Кажется, начинаю получать от этого удовольствие, но единственная причина в том, почему я делаю это – музыка Майка. Она льется внутрь меня, выливается из меня наружу, в этот бедный изможденный мир, где все мы оказались в одной тонущей лодке.
А когда заканчивается и первая, и вторая, и третья песня, снова включают музыкальный центр, и Майк опять оказывается рядом со мной. Мы смеемся, просто глядя друг на друга. Мы смеемся, танцуя. Мы смеемся, когда он держит меня за талию, чтобы я не упала, пробираясь через толпу.
– Закрой глаза, открой рот, – говорит он, давя смешки, и я делаю это. – Теперь проглоти.
Я глотаю что-то маленькое, твердое, что можно раскрошить зубами в порошок, и эта ночь навсегда исчезает из моей памяти.
[1] Из песни Placebo – Every me, every you.
Глава 2
Ящик застывает в воздухе всего лишь на секунду, а уже в следующую баланс пропадает. Весь груз падает на меня, и я падаю вместе с ним. Валюсь на пол, потому что пространство передо мной и вне меня переливается, как чешуя рыбы на ярком солнце. Все качается из стороны в сторону, краски смешиваются в аморфную жижу.
– Генри! – подскакивает ко мне Серый и тянет за руки, пытаясь поставить на ноги, – с тобой все хорошо?
– А… да, – шепчу я, хотя ничегошеньки не в порядке. Я не могу стоять, потому что все плывет перед глазами, но кое-как сохраняю равновесие и тащу ящик за собой, шаркая металлом по металлу и силясь сбежать от непонимающего взора Серого.
Это самый отвратительный рабочий день в моей жизни. Руки не слушаются, ноги дрожат. Все тело поглощает дикая сонливость и усталость, голова раскалывается от чудовищной мигрени. Первый и последний раз моего загула оканчивается тяжелыми последствиями.
И когда я плетусь обратно, домой, внутри бурлит ненависть. И как-то забывается в миг и моя слепая влюбленность в очаровательность Майка, остается лишь дикое первобытное желание выжить. Выжить прежде, чем выжил кто-то другой.
– Какого черта это было? – спрашиваю, только заходя в зал, где Майк как всегда сидит на диване в позе лотоса и перебирает струны гитары. – Что ты, мерзавец, мне подсунул? Отвечай!
Я пытаюсь сжать пальцы в кулаки, но ничего не выходит – нет в руках силы, во мне ее нет. И бьет рыба хвостом, так яростно отдаваясь этой злобе, что у нее не хватает энергии дышать.
– Ты что сделал со мной?
– Эй, ты чего, Генри? – глаза Майка округляются, и он вжимается в спинку дивана. – Тебе ведь хорошо вчера было, да? Ты отдохнула, развлеклась. Ты ничего не изменишь, если будешь горбатиться на черной работе с утра до ночи. – Он резко подскакивает с дивана и оказывается рядом со мной, гладит меня по плечу, и я замираю от страха и недоверия. – Генри… – шепчет Майк мне в плечо и вдавливает в стену.
Мне хочется закричать, но крик не срывается с моих губ. Лишь шепот.
– Нет, Майк, так нельзя. У тебя есть девушка, и…
– И что? Для тебя это важно? Что вообще для тебя важно?
Я растворяюсь в нем, потому что закрываю глаза, и пол ходуном ходит под ногами. Но в следующую секунду я трезвею, собираю оставшиеся силы и отталкиваю от себя разгоряченное тело Майка.